Гумер Баширов - Честь

Терпение тоже имеет свои границы. Девушка не выдержала и написала злое письмо:

«Где твои клятвы? Неужели ты обманывал меня? Ведь ты черной кровью залил мое сердце! Почему я раньше не разгадала, что ты бездушный, жестокий человек?!»

Зиннат не заставил себя долго ждать. Вместе с письмом в конверт была вложена фотография. Взглянув на нее, Нэфисэ вздрогнула. Прежнего милого Зинната будто подменили. Глаза его, высокомерно щурясь, смотрели куда-то в сторону.

Нэфисэ разорвала карточку и бросила ее в огонь. Но не так-то легко выбросить из сердца первое, светлое чувство. Ночами, зарывшись в подушку, плакала она о своей любви, увядшей, словно ранний цветок, тронутый морозом. Мысль, что она забыта тем, кого любила так преданно и доверчиво, терзала ее сердце.

Говорят, девичьи слезы, что утренняя роса: взойдет солнышко, они и высохнут. Горькие слезы Нэфисэ высохли не скоро. Но все же ветер жизни и молодость постепенно осушили их. Только взгляд ее темных глаз стал задумчивей.

Пустоту в душе надо было чем-то заполнить. Нэфисэ стала работать на своем участке не разгибая спины. Чтобы не оставаться наедине с грустными думами, проводила вечера в читальне и в клубе. Друзья не замечали в Нэфисэ особых перемен. Была она по-прежнему мила и приветлива. Но видели они, что плакала она настоящими слезами, когда играла в «Галиябану» [6] «Галиябану» — популярная пьеса М. Файзи. девушку, разлученную с любимым.

Нэфисэ пошел девятнадцатый год. Стали тут молодухи поговаривать: «Хорошо, мол, яблочко, когда созрело...» А девушкам, вступившим в девятнадцатый год своей жизни, слова эти — что соль на рану. Тем более обидными они были Нэфисэ, которой казалось, что она уронила себя в глазах деревни.

К Нэфисэ сваталось немало джигитов, и выбирала она недолго. Больше всего ей по сердцу пришелся Газиз Акбитов, агроном, у которого она работала на опытном поле. Новое чувство нельзя было назвать любовью. Нэфисэ и не думала, что любовь может повториться в ее жизни. Но к Газизу она привыкла, уважала его.

В новую жизнь, которая обычно представляется всем девушкам полной неожиданных радостей, Нэфисэ вступила с холодным спокойствием.

Когда она впервые переступила порог Акбитовых, свекровь подстелила Нэфисэ под ноги ковер.

— Легкой ногой войди в наш дом, невестушка! Со светлым счастьем войди, с добрым сердцем!..

А Тимери сразу же дал понять, что он не одобряет старинного обычая, который запрещает снохе разговаривать со свекром. Он протянул ей руки:

— Добро пожаловать, Нэфисэ!

По свадебному обряду, провели ее к роднику по той тропке, по которой придется ей носить воду в свой новый дом...

Так началась ее жизнь в семье мужа.

Был Газиз и красив, и умен, и души не чаял в молодой жене. Но кручинилась Нэфисэ, что не может полюбить Газиза с тем девичьим пылом, с каким любила Зинната. Однажды она даже спросила мужа:

— Где же ты был раньше, Газиз?..

Кто знает, если бы не война, если бы не ушел Газиз на фронт, возможно, и затянулась бы старая рана, расцвела бы в сердце Нэфисэ любовь, и зажила бы она счастливо в дружной его семье. Но война все перевернула.

Нэфисэ думала, что уже совсем забыла Зинната. Во всяком случае, с тех пор как она вышла замуж, мысль о нем не обжигала ее сердце.

И вот неожиданно пришло от него письмо. Нэфисэ сильно встревожилась. Вернувшись домой, она не раз порывалась бросить конверт в огонь, но, повертев в руках, вновь клала его в карман. Сердце ее учащенно билось.

«Не забыл... Сколько ведь времени прошло! Как он теперь? А вдруг ранен?..»

Взгляд ее случайно упал на портрет мужа. Хотя Газиз, слегка прищурясь, по-прежнему улыбчиво смотрел на нее со стены, Нэфисэ почудилось, что он вот-вот погрозит пальцем и спросит: «Эй, что ты там собираешься делать?!»

Нахмурившись, она села у растопленной печки спиной к портрету и смущенно вынула из кармана письмо. Тут собственное малодушие возмутило ее.

— Ну что за ребячество! — прошептала она. — Ведь не одна любовь существует на свете. Разве не могут писать друг к другу люди, сидевшие долгое время за одной партой, выросшие в одной комсомольской организации?

Она вскрыла конверт. Увидев с детства знакомый мелкий, неровный почерк, совсем разволновалась.

«...Ну, здравствуйте! Славно ли живете, по-прежнему ли цветете?.. Удивлены небось! Кто это, мол, пишет! Был когда-то такой джигит Зиннат, ценил его Байтирак... Но хватит шуток. Пишет это письмо уцелевшая половина прежнего Зинната.

Вы, конечно, спросите, каковы мои дела? Мои дела!.. Они не так уж плохи: голова, кажется, начинает работать, если вдруг не затуманится вовсе. Возможно, и рука начнет действовать, если совсем не отнимется. Короче говоря, сколько фашисты ни старались пришибить меня, я, назло им, все-таки жив. Одно мне неясно: куда поеду из госпиталя? Вернулся бы на фронт — не возьмут. Направился бы домой, да кто меня там ждет? Пустой дом с заколоченными окнами... В училище обратно — но что там калеке делать?

Вот я и гадаю: куда же мне стопы свои направить? Поплестись с изувеченной рукой в родной Байтирак или... широка наша страна советская... поискать себе пристанище где-нибудь в другом месте?

Пока еще не решил, да и стоит ли раздумывать, — не все ли равно, где приткнусь?..»

Горько стало Нэфисэ. Неужели это тот самолюбивый Зиннат?.. И неужели ему действительно придется бросить музыку?..

Однажды, будучи уже замужем, она слушала по радио игру Зинната на скрипке. Первое же прикосновение смычка к струнам заставило ее затрепетать. Он исполнял ту самую мелодию, которую играл когда-то на гармонике, проходя вечерами мимо ее окон... То же плавное течение реки, то же золотое солнце на лугах, только прощалась с возлюбленным не неведомая девушка, а она сама, Нэфисэ. Она была уверена, что Зиннат не без умысла исполнял именно «Сарман». Не прощался ли и он тогда со своей юностью?

Нэфисэ долго сидела, устремив глаза на синеватое пламя тлевшего на углях письма.

В письме Зинната, того самого Зинната, который своей игрой заставлял плакать других, были слезы, слезы и злая издевка над собой. Почему? Откуда это?

Положив на колени толстую книгу, она принялась торопливо писать:

«...Нехорошо замужней женщине переписываться с парнем, но один раз я это себе позволю. Не могла не ответить на твое письмо, сердце не вытерпело. Что ни говори, по одной улочке бегали в школу, из одного родника пили воду. К тому же ты ранен...»

За стенкой свекор со свекровью сидят за потухшим самоваром, пьют чай, переговариваются о том, о сем. Сквозь деревянную перегородку доносится тиканье часов да легкое шуршанье бумаги: видно, Ильгизар, братишка мужа, готовит уроки. Похоже, старики не скоро встанут из-за стола. Нэфисэ вновь склонилась над письмом.