Валерия Герасимова - Меня нельзя бросить

— Не хотите ли? С калиной, — приветливо предложила она Елене.

Сама она не ела. Так же, как Елена, откинулась на спинку скамьи и на что-то засмотрелась.

— Осень вступила в свои права, — наконец негромко, задумчиво произнесла она.

И эта литературно заштампованная фраза почему-то не прозвучала смешно.

— Да, похолодало, — ответила Елена и как бы впервые внимательно взглянула на соседку.

Лицо как будто ничем не примечательное. Таких много. Но в глубине серых глаз светится что-то свое, заповедное. Что? Может быть, и сама она не знает?

— А вы, что же, здесь на прогулке? — спросила Елене.

— Мы из Богородска; прямичком на автобусе. К папке в больницу наведывались, — сказала женщина. — Знаете, на Матросской тишине больница? По нервным болезням. А он вот не принял.

— Как это не принял? — удивилась Елена.

И точно впервые оглядела смирных ребят. Оба небогато, но аккуратно одеты. На девочке красное вельветовое пальтишко, на мальчике теплая курточка. Он из нее немножко вырос, торчат красноватые руки подростка.

Девочка румяная, улыбчатая, похожа на приземистый, крепкий грибок; мальчик серьезен, почти строг: он как бы несет ответственность за благополучие этого грибка.

— Нет, я не в том смысле, что нас не принял... к нам-то он вышел, поговорил... А вот этого не принял. — Женщина тряхнула опустевшей сумкой. — Конечно, я понимаю — для ребят оставил. И пирог и яблоки. А мне говорит: у нас здесь всего вдосталь.

— Только врет, — басом, видимо, подражая кому-то, вставила девочка.

Брат тихонько дернул ее за рукав. Ребята засмеялись. Улыбнулась и мать.

— Перестань ты, Катюха, господа ради! Просто он у меня очень принципиальный: не хочу, мол, на твоем горбу сидеть! Вот, говорит, поправлюсь, заступлю на работу... Да где уж! — Женщина оборвала.

— Тяжелая болезнь? — спросила Елена.

— Не то что тяжелая, а такая, что не отпускает. После войны с контузией пришел. А был совсем хороший... Конечно, по инвалидности получает. Но все стесняется. Характер такой. Особенно, что мамаша его с нами живет. А я говорю: брось, Вася! Что бы мы без нее делали? Вот эта, — женщина кивнула на девочку, — фактически у нее на руках...

— И часто вы его навещаете? — осторожно спросила Елена.

— А как же? Поддерживаем... — просто ответила женщина. Вопрос ее, видимо, несколько удивил.

— А где вы работаете?

— Я-то? Швея-мотористка. Фабрику «Клара Цеткин». Может, слыхали?

Елена кивнула. Однажды, в день 8 Марта, выступала там по путевке райкома.

— Ну, компания, пошли. — Женщина поднялась, натянула перчатки на свои большие, крепкие руки...

— Что ни говори, осень, — вздохнула она всей грудью, — вступила в свои права.

И в голосе ее звучала не печаль, а какое-то доверчивое, молодое ожидание...

За ней двинулось и Елена. Теперь женщины переговаривались о самых незначительных вещах: не портит ли ткань стиральный порошок «Чайка», почему часто меняются учебники?

Не то захотелось Елене узнать что-то о случайной знакомой, не то показалось страшновато остаться одной, но она проводила ее до остановки автобуса. Помогла подсадить Катюху и еще долго смотрела вслед двум убегавшим красным огонькам. Потом повернулась и медленно пошла к станции метро по усыпанной листвой дорожке.

Ни прежняя унизительная боль, ни недавнее опасное спокойствие к ней не возвращались. Рождалось что-то иное... И было это иное неопределенным, неоформленным, как эти тяжелые, менявшие очертания тучи.

И тут, как это бывало в самые трудные минуты ее жизни, услышала она знакомый голос. Добрый, но, как всегда, чуть насмешливый голос Андрея:

«Ну, успокойся, успокойся, давай-ка разберемся... Тебе плохо потому, что тебя, неглупую, самостоятельную и, пожалуй, все еще красивую женщину, могут бросить? Обидно, конечно. Но как и куда можно все это бросить? Даже я — как ты меня ни любила — не мог бы этого сделать. Я тебя утешаю? Нет! Ты сама знаешь. Знаешь лучше, чем кто-либо».

Женщина прислонилась к дереву н ощутила горьковатый, крепкий запах влажной коры.

«Хорошо пахнет? Верно? Ты всегда это любила! И даже снегом почему-то немножко попахивает. А вот трава кое-где еще зеленая. Удивительная свежесть. Мы про такое говорили: «Пахнет огурцом». И где-то журчит вода. Совсем по-весеннему. Она холодная, прозрачная, в ней тоже что-то снеговое; и корабликами несутся по ней листья... А потом и впрямь все покроется тихим, голубым снегом...

Что же, выходит, и твою любовь ко всему этому можно «бросить»? Нет, это всегда будет с тобой! А люди, разве они не интересны? Какие уроки житейской мудрости преподавала тебе наша милая Алиса, какого циника разыгрывала, а потом взяла и созналась, что сама этим не пользовалась. Почему? Да потому, что она тоже из небросаемых . И сколько теперь вас, таких женщин! Вот и на автобусе едет сейчас с ребятишками в свой Богородск одна из них. Ей-то, пожалуй, потяжелее, чем вам! Согласна?

А что касается твоего брюнета... Здесь ты не совсем права. Ты же знала, что он чужой тебе человек. Чужой в чем-то основном, непоправимом. Знала? Конечно! Но тебе хотелось счастья. Хотя бы немножко. Понятно. Только зачем уж так на него обижаться? Ведь и он ждал от тебя иного, чем ты есть: чтобы было немножко от тебя и куда больше от его мамы. Несовместимо? Пожалуй. Но он вправе такое искать, и — кто знает! — может быть, когда-нибудь и найдет. Ведь и ты от него хотела невозможного. Чтобы побольше того, за что ты любила меня, и совсем немножко от него... Ровно настолько, чтобы, скажем, не отказаться от брони. Такие сочетания бывают. Тот же Тулупов. Впрочем, он совсем не плохой человек. Но разве таким ты любила бы меня так, как любила? А ведь и я любил тебя за то, что ты меня тогда не удерживала. В тебе уж не так все плохо. Мы ссорились — это правда; иногда ты ревновала меня. Даже к этой розовой Соне. Понимаешь теперь, как это глупо? Мы ведь были созданы друг для друга. Фраза совсем как из старого романа. Но это правда. Так бывает. А помнишь, я однажды сказал, за что больше всего тебя люблю? За то, что ты всегда оставалась сама собой. За то, что тебя нельзя бросить. Никому и никогда.

Ты слабая, ничтожная женщина? Не надо уж так... Влезла же в неприятность... Могла бы отсидеться, поддакивать Мохову. Он таких любит. Любит и продвигает. А теперь придерется к первой же твоей ошибке. Постарается вышвырнуть. Он умелый: изобразит из тебя невежду, завистницу. Ты не побоялась оказаться смешной. Это очень много. И если не согнешься, — докажешь свою правду. В министерстве тебя поддержали? И справедливо — дело стоящее! Мне нравится. Только доработать? Видишь, это — начало победы. Лишь бы не согнуться! Вот еще почему сейчас ты так боишься остаться одной. Оберегаешь свой тыл. Только подумай хорошенько. Уж так ли тебе нужен этот коротконогий человек?