Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Тут люди посмеялись немного за обоими столами, а Хонкалинна продолжал:

— Или возьмем Лаури Томпури. Он сказал здесь, что неплохо было бы утвердить надолго это положение, то есть наши дружеские отношения с Россией. Но ведь и я вам это говорил. Так кто же из нас коммунист? В том-то все и дело, что мы, прежде чем высказать что-нибудь, прислушиваемся к тому, что уже сказано в народе. От народных интересов мы исходим в своих взглядах. Сейчас, например, народы страстно хотят мира. А разве мы когда-нибудь хотели войны? Всеобщий устойчивый мир — это первое и непременное наше условие. Борьба идеологий должна происходить только при мирном сосуществовании народов. Силой оружия идеи в голову не вколотишь. У Лаури Томпури есть причина желать мира и дружбы с Россией. Его сын работает на судоверфях, где выполняются русские заказы, без которых не миновать бы ему безработицы. Значит, и у сына Томпури тоже нет причины желать изменения обстоятельств, кроме разве прибавки жалованья. Но это уже отдельный разговор. А кто же и составляет наш народ, как не люди, подобные Томпури, Хейсканену и их сыновьям? Вот они говорили здесь о прошлом и настоящем вашей деревни, особенно заботливо заглядывая в ее будущее. И в этом заглядывании в будущее сквозила забота не только о своей деревне, но и о каждой другой деревне Суоми и о каждом ее городе. Вот что отрадно было слышать. Недаром все остальные за столом одобрили их слова. Даже молчаливый Пентти Турунен кивнул несколько раз головой. А мне, что же, прикажете призвать атомную бомбу на наши головы? Ничего отличного от них и я не сумею сказать. А потому пью это доброе пиво старого трудолюбивого Матти за здоровье всех присутствующих и за исполнение выраженных ими здесь пожеланий.

Так примерно сказал свою речь Антеро. А я тем временем прикидывал, с какой бы стороны подобраться к нему поближе. Но сперва нужно было поздравить стариков и начать, конечно, с хозяйки. Я подошел к ней и сказал, протянув руку:

— Не позволят ли и мне поздравить сегодня знаменитую основательницу здешнего царства?

Она пожала мне руку маленькой морщинистой рукой, всмотрелась в меня, щуря старые глаза, и сказала:

— Милости просим, добрый человек. Но не узнаю. Нет, не узнаю.

Я сказал:

— Аксель Турханен из Кивилааксо.

— А-а, так ты сын покойного Матти Турханена? Смотри-ка ты, каким солидным стал. Не угощался еще? Ну, присаживайся. Вот свободное место. Девушки! Примите гостя.

Ко мне подошли сразу две девушки. Одна из них была внучка старого Матти, а другая — Матлеена. Обе они были одеты в красные полосатые платья с широкими подолами, поверх которых были повязаны белые передники с голубыми елочками, вышитыми по краям. Все молодые женщины и девушки деревни были в этот день одеты точно так же и прислуживали гостям.

Матлеена улыбнулась мне и указала на место за столом. Меня, правда, тянуло за другой стол, но пришлось послушаться, чтобы соблюсти приличие. С помощью другой девушки она застелила место напротив меня свежей скатертью и спросила:

— Что желаете, дядя Аксель, пива или кофе?

Я пожелал пива и кофе. Оба бочонка с привинченными кранами стояли на табуретках в тени дерева. Пока она ходила туда, чтобы нацедить мне в стеклянную кружку пива, я повернул голову вправо. Ого, кого я увидел! Черноволосая красавица Эстери Хонкалинна оказалась рядом со мной. Как раз в это время она поднялась из-за стола и, чтобы я не счел это невежливостью с ее стороны, улыбнулась мне и сказала доверительно на ухо:

— Готовимся к выступлению.

Так, так. Вот у меня уже и секреты завелись общие с молодой, красивой девушкой. Смотри, Юсси Мурто. Не потерять бы тебе ее, когда дорогу к ней тебе заступит такой мастак по части женщин, как Аксель Турханен. Уже две девушки мне улыбнулись и сама хозяйка тоже. Чем плохая наступила для меня жизнь?

Матлеена принесла мне пиво и остановилась рядом, поправляя волосы и окидывая взглядом столы. Она тоже была видная девушка, эта Матлеена, рослая и статная, с чуть загорелым, свежим лицом, которое выглядело лишь немногим темнее своего пышного белокурого окружения. Вся она казалась какой-то очень уж светлой и чистой, как будто солнце не только освещало ее снаружи, но и пронизывало насквозь. И ветер, теребя ее светлые волосы и платье, тоже как бы оспаривал право на такое проникновение.

На какую-то малую долю секунды они оказались у стола рядом, белокурая Матлеена и темноволосая Эстери, и нельзя сказать, чтобы красота Эстери затмила Матлеену. Нет, нимало. Обе были хороши. И кто знает, если бы им пришлось оказаться рядом на общеевропейском конкурсе женской красоты, то не получила ли бы звание «мисс Суоми» скорее Матлеена, чем Эстери. О, Антеро недаром отметил ее своим вниманием.

Когда он первый раз увидел ее, проходя мимо усадьбы Арви, она развешивала на веревках белье, только что принесенное ею с озера в большой корзинке. Он остановился, любуясь ею через забор. Она заметила это и спросила:

— Не хозяин ли нужен молодому господину?

Но он ответил:

— Нет. Сыт по горло своим хозяином.

— А кого же вы тут высматриваете?

— Никого. Просто так стою. Или запрещено у этого забора стоять?

— Нет, отчего же. Стойте себе на здоровье.

Покончив с бельем, она ушла в кормовую кухню и больше оттуда не показывалась. Тогда и он отправился своей дорогой. И, конечно, он уже не видел, как она смотрела ему вслед через забор, скрытая листвой черемухи.

В другой раз он увидел ее, когда она поила на дворе телят. Одета она была слишком просто: грубая черная юбка и блузка с короткими рукавами. Работы ей хватало в этом крупном хозяйстве, и поэтому думать о красоте одежды не приходилось. Но в любой, даже самой грязной работе вид ее неизменно сохранял какую-то особую золотистую свежесть и чистоту. Даже выпачканная в земле и глине во время осенней копки картофеля в поле или где-нибудь на огороде, она не казалась выпачканной. Разгоряченная, вспотевшая и усталая, она не казалась усталой. И если она брала в руки вилы, чтобы очистить от навоза поросятник, то и в этом случае все вокруг нее словно бы принимало на себя иную окраску, рожденную ее присутствием. И вид пахучего навоза, вылетающего из окна поросятника, и самый поросятник, и все, что к нему прилегало, превращалось на какое-то время в очень приятную для глаза картину, при виде которой в сердце просилась самая веселая песня.

Нельзя, конечно, думать, что работа в чужом хозяйство доставляла ей радость. Кому интересно работать у чужих? Но ее брат привел домой молодую жену, и Матлеене стало нечего делать в тесноте родного хозяйства. Не желая, однако, жить далеко от родных мест, она на первых порах устроилась поближе. Но можно было заранее сказать, что и всякому другому месту предстояло превратиться со дня ее появления там в стόящее и приятное для жизни место. Такое озарение шло от нее на все, к чему она приближалась и что одаряла взглядом своих голубых глаз. И то же самое происходило с платьями. Самое грубое и некрасивое из них, оказавшись на ней, становилось красивым и ладным и даже достойным служить первым образцом в модных мастерских.