Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

И вдруг я услыхал неподалеку голос Антеро Хонкалинна, который сказал негромко:

— А тебе что важнее: мои речи или я сам? Если речи — ну что ж. Могу наговорить тебе, если желаешь, много красивых слов, как это принято у некоторых. Но надо ли это?

И голос Матлеены ответил со вздохом:

— Не надо.

Я начал потихоньку спускаться к озеру. И в это время голос Матлеены сказал с укором:

— Но ты сейчас даже не смотришь на меня.

А Хонкалинна ответил с живостью:

— Как не смотрю! А разве эти озера не то же самое, что ты? Разве этот рыбачий огонек, танцующий над водой, не ты? И все эти беспредельные финские просторы, наполненные вечерней прохладой, разве это все не ты? Их нет без тебя, и тебя нет без них. Ты с ними одно неразрывное целое. И тем дороже ты для меня.

Матлеена, должно быть, даже не нашлась, что сказать в ответ на этот неожиданный поток жарких слов, потому что с ее стороны было молчание. И в это молчание Хонкалинна внес новый вопрос:

— А разве я для тебя значил бы что-нибудь без всего этого и без людей, с которыми у нас одно сердце?

Матлеена засмеялась и ответила:

— Где уж тебя оторвать от всего этого. Так и придется мне вечно тебя выискивать и в этих людях и в этих просторах.

Она еще что-то добавила под смех Антеро, но слушать мне этот разговор не полагалось, и я скоро спустился к дороге.

По ней я опять прошел мимо усадьбы старого Матти, где еще не совсем умолкли голоса, и оттуда прежним путем вернулся в Кивилааксо, сделав около леса Арви петлю покруче, чтобы не увязнуть невзначай в его болоте. И, только растянувшись на своей постели в каморке возле кормовой кухни, я вспомнил, что все еще нахожусь в распоряжении Рикхарда Муставаара.

Но я не собираюсь рассказывать вам про Муставаара. На черта он мне сдался в том рассказе, который постепенно зреет для вас в моей голове! Провались он к дьяволу вместе со своим проклятым именем. Не стану я поганить им другие хорошие имена. Довольно того, что оно крепко вколотилось в мою собственную память, где отпечатался также вид его бездонных черных глаз, полных затаенной свирепой угрозы.

Эти глаза были первое, что я увидел над собой утром после того праздника в Матин-Сауна. Разбудив меня толчком кулака в бок, он приблизил ко мне свое лицо и сказал повелительно по-русски:

— Не раздевался? Готов? Поехали!

И я, еще совсем полусонный, оказался в его багровой машине, а он сел рядом. Арви устроился рядом с водителем. Но мы не очень долго ехали на этой машине. Скоро мы пересели на поезд, а на следующий день пересели в автобус и потом еще полтора дня шли пешком.

Но нельзя сказать, чтобы я не узнал тех мест, куда мы в конце концов прибыли. О, я знал, что на расстоянии одного дня ходьбы от этих мест на запад находилась не совсем чужая для меня деревня Туммалахти, где я мог быть встречен очень хорошей женской улыбкой и очень радостным восклицанием: «О-о! Аксель! Не забыл еще своих верных друзей?». А восклицание это могло дополниться осторожным вопросом, в котором просквозили бы рядом сочувствие и надежда: «Ты опять один на свете, Аксель?».

Но мне не пришлось заглянуть в Туммалахти. Муставаара торопился. И, наблюдая за ним, я постепенно начал догадываться, почему он торопился. Причиной этому были, конечно, те таинственные ночные гости из-за озера, а может быть, еще и тот короткий сигнал, что он принял по радио. Откуда он его принял и куда торопился? Это я тоже в свое время очень хорошо узнал.

Мы лежали на лесистом бугре в укрытии листвы, и Арви говорил вполголоса Рикхарду:

— Вот здесь у них километровый просвет. А почему просвет? А потому, что дальше растекается трясина, и в летнюю пору они за это место спокойны. Но для кого трясина, а для кого мост. Они привыкли думать, что летом тут и зверь не проскочит. Где им знать, что в Суоми жив человек, исходивший эти места вдоль и поперек. Почти десять лет прошло. За это время вокруг новые деревья выросли и кусты. Мох сколько раз обновлялся и давно сгладил все и скрыл. И сами они тут менялись и менялись. Где им знать?

Говоря это, Арви показывал Рикхарду на чертеже отдельные бугры, деревья и камни, по которым тому предстояло определить свой путь. Эти же точки Рикхард высматривал в бинокль, отыскивая среди трясины то место, где русские партизаны во время войны утопили с помощью камней на небольшой глубине сосновые стволы и коряги, невидимо пересекавшие топь на пути к их убежищу. Арви сказал ему:

— Важно нащупать крайнюю корягу, а дальше ноги сами найдут дорогу даже в полной темноте и выведут прямо к тому лесу. А тот лес не просто лес. Это как бы огромный остров среди непроходимых топей. Километра три-четыре в диаметре. На нем и отсидеться можно несколько дней в случае тревоги. А потом уйти дальше с другого конца острова. Там тоже есть утопленные стволы. Вот они здесь помечены, вправо от большого камня, возле которого сосны. Там их можно искать не торопясь, потому что это уже будет в четырех километрах от первой линии их границы. А дальше тянется лес, по которому можно пройти без помехи километров тридцать.

Все это Арви показывал Рикхарду на бумаге, а тот высматривал в бинокль. Когда немного смерклось, Муставаара взобрался на крупную елку и оттуда еще раз внимательно прощупал биноклем каждый кусочек своего будущего пути. А ночь мы провели в лесной хижине спятившего охотника. Это был старый человек с белой щетиной на широких челюстях. Глаза его смотрели мимо людей, но видели каждого, сверкая недобрым блеском из-под серых бровей. Утром он посмеялся негромко нам вслед и сказал, глядя в сторону:

— К ночлегу опять всех прикажете ждать, почтенных господ, или кое-кто затеряется, хе-хе?

Ему никто ничего не ответил. Но он словно предвидел для кого-то из нас конец этого дня, задавая свой нелепый вопрос. Он имел, конечно, право на любопытство, потому что наружность Рикхарда Муставаара совсем изменилась в это утро. Над его ртом нависли крупные желтоватые усы, а над глазами — такого же цвета брови. Волосы на голове стали русыми, и отдельные их пряди вылезли на лоб из-под затасканной серой кепки. Пиджак и брюки на нем появились тоже серые и затасканные, как и сапоги с просмоленными брезентовыми голенищами, которые доставали ему до колен. Поверх пиджака он подпоясался ремнем, засунув за него топор, за плечами приспособил мешок, а в оба кармана брюк положил по пистолету.

В первой половине дня мы опять пробрались к линии границы, избегая наших пограничных постов, и на этот раз остановились километра за два в стороне от вчерашнего места. Здесь тоже был высокий бугор, но почти голый, если не считать двух-трех сосен, росших на склоне, обращенном к русским. Прячась вместе с Арви в кустарнике, Муставаара сказал мне: