Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

— Вы сами-то откуда?

Это был тот самый вопрос, которого мне не хватало для полноты веселья. Скрывать что-либо не было пользы, и я ответил напрямик:

— Оттуда. Стрелял и убивал…

Он переспросил удивленно:

— Простите, как?

Но у меня язык очень трудно ворочался во рту, а объяснять предстояло долго. Я молча вынул бумажник и протянул ему. Он принял его и шагнул на дорогу. Там они все минут десять рассматривали мои бумаги. А потом худощавый человек с проседью сказал:

— Все ясно, ребятки. Это он самый. Вчера о нем сельсовет и милицию оповестили. Предлагается всяческое содействие оказывать. Они думают, что он где-то там, в районе новой ГЭС, а он — нате, за сутки семьдесят километров отмахал! Но это на них похоже. Я знаю их.

Снова шагнув через канаву, он вернул мне бумажник и присел рядом. А я ждал, когда он уйдет. Просмотрел бумаги — и хватит с тебя. Голова у меня сделалась почему-то непомерно тяжелой. Я положил ее подбородком на ладони и сидел так, упираясь локтями в колени. Он спросил меня:

— Сегодня конец вашему отпуску?

Я кивнул, держа голову в ладонях. Он спросил:

— Завтра на работу?

Я опять кивнул. Этот человек понимал, как видно, самое главное, что во мне сидело. Понимая это, он спросил:

— А как думаете успеть?

Это уж был другой вопрос, который я сам готов был задавать себе сотни раз без всякого успеха. Но что-то надо было ответить, и я сказал:

— Успею как-нибудь.

Он хмыкнул и встал, шагнув опять через канаву к своим. Там, на дороге, у них состоялся весьма оживленный разговор. Мальчики и девочки с корзинками тоже перебрались туда, впутывая свои звонкие голоса в общий говор. А самый бойкий мальчик воскликнул:

— Я точно знаю! Он из Минска летит. А у нас будет в пятнадцать сорок пять!

Человек с проседью сказал:

— Правильно, Гришух. А стоит он всего десять минут. Значит, полчаса остается до отлета. Все дело в том, чтобы вовремя подоспеть.

Он озабоченно глянул вправо и влево вдоль дороги и остановил свой взгляд на свирепом встрепанном парне. Тот к этому времени проверил что-то у себя в моторе и, хлопнув капотом, прохрипел:

— А ну, женская команда, хватит прохлаждаться! Залезай! Поехали!

Но худощавый человек с проседью остановил его:

— Минуточку, Степа! Погоди! Вот какое дело. Сгонять за своей машиной нам не успеть. На телеге не доскакать. Придется тебе подбросить.

Темное от загара лицо свирепого парня налилось вдруг еще большей свирепостью. Опираясь руками о радиатор и слегка подавшись вперед, он прохрипел удивленно:

— Чего-о?

Тот повторил спокойно:

— Придется тебе его доставить.

— А пошел ты…

И тут этот разбойного вида парень применил несколько таких слов, какие, кажется, не встречаются у них в словарях. Только от Лехи я слышал что-то схожее. Но худое бритое лицо человека с проседью тоже выразило свирепость, и он крикнул грозно: «Степа-ан!». Можно было подумать, что он сейчас подойдет и ударит лохматого желтоволосого парня по его разъяренному лицу. И, понимая, что это может кончиться плохо для него самого, два других парня приблизились к нему для поддержки. И хотя в росте они тоже уступали разбойноподобному парню, но их мускулатура, едва прикрытая у одного майкой, а у другого безрукавкой, кое-чего все же стоила. Худощавый человек с проседью сказал уже спокойнее:

— Ты бы хоть женщин и детей постеснялся. Стыдись!

Но тот прохрипел сердито:

— Женщин! А что мне женщины? У меня еще два рейса сегодня. И ночной один.

— И все-таки придется подвезти.

— Вези! А мне не прикажешь. У меня свой начальник есть.

— Надо, чтобы и совесть своя была.

— Совесть! Х-ха! Совесть — это такой продукт: или пускай у всех будет, или совсем ее не надо.

— Она у всех есть, но в разной пропорции. У некоторых в микродолях, к сожалению.

— Ладно. Хватит мне зубы крутить! Женщины! Полезай наверх! Поехали домой!

Но женщины не полезли наверх. Они стояли на дороге и смотрели на него с укоризной. Человек с проседью сказал ему:

— Ты же смотрел документы. Неужели ничего не понял?

— А ну вас всех к…

Парень яростно хлопнул дверцей кабины и отвернулся от всех, закуривая папиросу. Человек с проседью сказал мне, застегивая на все пуговицы свой изрядно потертый пиджак:

— Едем, товарищ! Мы доставим вас в аэропорт. А оттуда через двадцать пять минут есть самолет на Ленинград.

Но я ответил, покачав головой:

— Нет, спасибо. Я лучше так… Я люблю пешком прогуляться.

Сказав это, я попробовал встать с места и уйти от них — тут же, так сказать, подкрепить свои слова действием. Но у меня ничего не получилось. Ноги не захотели подо мной выпрямиться, и я остался сидеть, как сидел. А они все стояли и смотрели на меня с дороги — взрослые и дети. И внимательнее всех смотрел полуседой сухощавый человек в потрепанном сером пиджаке и в коротких сапогах, залепленных землей. Из таких въедливых ко всему людей, наверно, и получаются у них парторги. Всмотревшись в меня сколько ему было нужно, он обернулся к остальным и сказал негромко:

— Все понятно, ребятки! Бумажник-то видели? Пустой. В деньгах все дело. Но разве он скажет? О, это такие люди — я знаю их. Сколько же стоит билет до Ленинграда? Кто знает?

Парень в майке ответил первый:

— Не знаю. В Москву летал, а в Ленинград не приходилось. Около ста, вероятно.

Человек с проседью проверил свои карманы:

— А у меня только сорок два рубля. Эка незадача!

Парень в майке сказал:

— И у меня тридцать найдется. Я сейчас!

И он побежал на картофельное поле, где их поджидали лошади, мирно поедавшие ботву. Парень в безрукавке крикнул ему вслед:

— И у меня в правом кармане возьми четвертак!

Пока парень в майке бегал туда и обратно, старшая из женщин тоже извлекла что-то из-под белого халата.

Принимая от них деньги, человек с проседью сказал весело:

Потом он спросил:

— А у тебя как с деньгами, Степа?

Тот сверкнул на него свирепым взглядом и, раздавив сапогом окурок, сунул руку в кабину. Выхватив оттуда замусоленный пиджак, он не глядя вынул что-то из кармана и не глядя протянул человеку с проседью. Тот сказал весело:

— Все в порядке, ребятки! Хоть в Москву лети!

Но я к этому времени уже встал. Не сразу это мне далось. Три попытки пришлось мне сделать, прежде чем ноги выполнили мою волю. И, поднявшись на ноги, я сразу двинулся прочь от этих русских, что-то там ради меня затевавших. Не хотел я, чтобы они опять совершили относительно меня ошибку, как совершали ее много раз до этого в разных других местах своей беспредельной России. Не стоил я их заботы. Совсем другое было определено мне судьбой за мои грехи перед миром. И, помня об этом, я зашагал от них прочь к своей последней березе. Но худощавый полуседой человек закричал мне вслед: