Анатолий Кончиц - В краю родном

Как-то с утра принялся долбить корыто для свиньи, старое раскололось, так понадобилось новое.

День стоял жаркий, погожий. Иван тюкал потихоньку, радуясь, что мягкое дерево легко поддается его усилиям. На душе было беспечально и безоблачно, как на этом небе.

В тени избы лежали овцы и трясли от жары головами. Посмотрел на них, бросил тесло и стал закуривать. Тут к нему и вывалил из-за угла избы старик Геня. «Леший тебя опять несет, — беззлобно подумал Иван. — Не сидится дома».

Старик подошел, весь какой-то важный из себя, белая борода валенком лежала на груди. В руках у старика было что-то завернутое в газету.

— Корыто долбишь, Иван?

— Корыто. Старое-то раскололось у меня.

— Ну дак что, новое сделаешь. Нужда заставит, парень.

— Заставит, — согласился Иван. — А ты чего это принес?

— Да вот мед качал нынче, — как будто пожаловался старик Геня. — Да ничего не накачалось. Мало меду наносили пчелы. Погоды, видишь, не было.

— Не было, — машинально повторил Иван, хотя подумал про себя, что погода всю весну выстояла хорошая, просто старик по привычке прибедняется.

— На-ка вот бери, угощайся, — сказал Геня. Иван принял банку, завернутую в газету, хотя ему было и неловко принимать от старика, которого недолюбливал.

— Сколько денег-то платить? — усмехнулся он.

— За деньги я бы тебе и не продал, — проворчал старик.

Иван отнес банку с медом в избу и вернулся, размышляя о странностях человеческого характера: как это можно в одно время и любить и не любить?

Старик с удрученным видом сидел на бревне. Иван пристально посмотрел на него и спросил:

— Не случилось ли чего, беды какой?

Геня задумчиво погладил бороду:

— Не случилось. Слушай, Иван, не хочешь ли ты порыбачить сегодня вечером? Ты ведь на ногах теперь.

— Можно бы, конечно, порыбачить. Завтра праздник.

— Ну так и собирайся, буди, к вечеру.

Старик Геня не стал больше засиживаться, встал и ушел, сославшись на дела, что мед еще не весь выкачал…

Невод хранили по амбарам, разделенный на пять частей. Это был последний невод в деревне, ездить с неводом стало не модно, обременительно. Теперь каждый старался завести себе легкую капроновую сеть, сложил в мешок да и унес к реке или озеру, вытряхнул из мешка, порыбачил, и домой.

У прижимистого старика было три части невода, у Ивана ни одной, и он был рад в душе, что тот позвал его в долю. Кроме того, Иван давно уже не бывал на озере. Хотелось посмотреть.

Когда спустился к реке, все уже садились в большую лодку. Тут был и сам председатель колхоза Олег Матвеич, да еще вдова Настасья и незнакомый парнишка с усами.

— Здравствуйте, все, — поздоровался Иван.

— Здравствуй, Иван, — ласково отвечал, багровый в лучах заката, Олег Матвеич. — А я уж думал, не увижу тебя больше.

— Я и сам то же думал, — улыбнулся Иван, весь расслабившись и радуясь неизвестно чему, то ли хорошему вечеру, то ли обществу, то ли предстоящей ухе. Олег Матвеич похлопал усатого по плечу и сказал:

— Племянник мой, учится на агронома. Сашкой зовут.

— Ну и ладно тогда, — вздохнул старик Геня, видимо не очень довольный компанией. Да что поделаешь, начальству надо подчиняться.

— Иван, а со мной-то что не поздоровался? — сказала дразнящим голосом вдова Настасья.

— Здравствуй, Настасья Ивановна, — согнул голову Иван. — Только ведь я со всеми поздоровался.

— Вон как, а я и не расслышала, глухая. Как чувствуешь себя, Иван?

— Хорошо, Настасья Ивановна, грех жаловаться.

— Ну вот и слава богу, — вздохнула Настасья. Было в той тоскующей крепкой бабе что-то печальное и влекущее. Однако сквозь печаль ее светились задор и вызов то и судьбе, то ли людям.

Лодка качнулась и тихо отошла. Солнышко кануло за горизонт. С берега донеслось бряканье колокола, видно, ходили лошади; у самой воды, ниже по течению, кто-то рыбачил в белой рубахе.

Ивану все было нынче приятно: и теплый вечер, и скрип уключин, и то, что сам председатель Олег Матвеич с ними, и его молчаливый племянник Сашка.

Все как-то просто и понятно стало Ивану, ушла сложность вместе с его бессильем и болезнью. Вот едут они рыбачить, завтра праздник, впереди привычная будничная жизнь с обычными заботами и житейскими тревогами да радостями.

— Ты чего это улыбаешься, Иван? — спросила вдруг Настасья.

— А и сам не знаю, по глупости.

— Как это по глупости?

— А кто его знает, — пожал он плечами. — Дураку всегда весело.

Настасья улыбнулась:

— Как хорошо-то, ребятушки. Ничего-то вы только не понимаете.

— Понимаем, — тихо сказал Иван как бы самому себе.

— Ну тебя-то научило понимать, — сумрачно глянула на него Настасья и вдруг рассмеялась: — Не будет вам нынче удачи, раз баба в лодке.

— Так мы тебя сейчас живо высадим посреди реки, — сказал Олег Матвеич и обнял Настасью за плечи. Баба тихонько взвизгнула, словно испугавшись, а скорее всего от радости.

— Пусти, Олег Матвеич. Вон какой сердитый у нас Геня. Дедушко, ты чего такой сердитый?

Старик не ответил, он действительно хмурился. Ему не нравилось, что в лодке разговаривают, да и разговоры пустые, глупые. Нет, прежде не так рыбачили, думал он, за дело брались всерьез, а тут одно баловство. Не надо было и ехать ему, да как ослушаешься?

На озеро приехали затемно. И кидали невод всего раза три или четыре, рыбы оказалось достаточно, но все больше мелкая.

Потом, как полагается, сварили уху в ведре и сели в кружок, будто одна семья.

Настасья льнула к председателю, а тот что-то мялся, видно, неудобно было ему перед племянником обнять вдову.

Костер весело трещал и пыхал на людей жаром. У Ивана немного закружилась голова, но он не испугался, это было легкое, веселое круженье, наверное, от вина. Ему вздумалось даже запеть, но он не решился. «Как часто мы досаждаем друг другу, а для чего, непонятно», — вдруг пришло ему в голову, и он посмотрел на старика Геню.

— А ведь ты правду мне тогда сказал.

— Чего?

— Говоришь, барахтайся, Иван.

— Все мы барахтаемся, пока не утонем, — невесело ответил ему старик и равнодушно, отчужденно посмотрел на председателя, которого Настасья потащила в темноту со словами:

— Пойдем-ка, Олег Матвеич, чего я тебе расскажу по секрету.

Иван заметил, что на лице у того мелькнул испуг, растерянность, однако он покорно отступил за Настасьей в темноту.

И все разбрелись, кто куда, старик Геня ушел к лодке, пробормотав, что надо ехать домой, нечего тут комарам травиться, раз нарыбачились.

Иван и не заметил, как остался у костра один. И он уж хотел было прилечь, но вдруг увидел, что на самом деле не один. Председателев племянник Сашка сидел и смотрел на огонь. Его тоскливый, обиженный взгляд хватил вдруг Ивана за душу. Так смотрят загнанные, затравленные люди. Наверное, такой же вопрошающий взгляд был и у самого Ивана, когда он смотрел на себя в зеркало в те дни, когда еще не было здоровья.