Анатолий Кончиц - В краю родном

Потом Петруше снилось, как он взял ее на руки, озябшую и слабенькую, и понес в страну великанов, в Комариную долину. Она уснула у него на руках, как засыпают уставшие дети. И он вернул ей силу, потому что иначе не мог. Она ушла к своим, а он остался среди людей.

— Я вернусь, — сказала она на прощанье. — И снова согрею тебя. Ты меня только жди.

— Буду ждать, — пробормотал он. И остался один.

Петруша проснулся, весь дрожа от холода. От солнца осталась алая полоска. Старик на берегу помахивал удочкой, никто уже не купался. Петруша торопливо оделся, закурил, хотел было идти с берега, но снова сел на песок, все еще во власти своего сна.

Через много лет он вспомнил этот сон и чего-то устыдился. В душе его зародилось смутное ощущение вины перед людьми, перед женой Катей, перед Зинаидой Павловной, даже перед Скобянниковым. Что он о них знает? Почти ничего, а судит.

Петруша встал со скамейки и вышел на улицу, задрал голову и стал смотреть в небо на знакомые звезды, в то же время напряженно прислушиваясь к голосам на дороге, к далекому грохоту электрички. Что-то испугало его в ночных голосах города, он втянул голову в плечи и пошел на свою скамейку, в теплое помещение, к знакомым человеческим запахам.

Петруша думал, что эту зиму ему никак не пережить, такой долгой она ему показалась. Он ждал весны со слабой надеждой перемен, как человек обычно всегда ждет какой-нибудь поры, надеясь на лучшее. Петруша понимал, что никаких перемен у него, наверное, уже не будет, все пойдет по-старому, за весной он будет ждать лета с такой же надеждой, потом осени, зимы. И ничему уж он не удивится, не обрадуется искрение, как бывало прежде. Он чувствовал, что в душе у него не осталось никаких запасов сил, что она у него ссыхается прежде времени, делается дряблой. Физически он был здоров, ничего и нигде не болело, но временами усталость наваливалась на него, оплетала липкой паутиной его ум и чувства.

Если бы и в самом деле в этот миг появилась великанша и унесла его на руках, он бы с охотой доверился ей.

Не сразу он признал свое поражение, нанесенное ему неизвестно кем и когда. То ли он растратил себя, то ли теперь несет наказание за грехи своих родителей. Но какие у них могут быть грехи? Отец больше пяти лет воевал, мать, не разгибаясь, работала. Его любили и дед и бабушка, наставляли к добру, а он вышел у них ущербный. Хотя бы потому, что не стремился к так называемому «благополучию», ему достаточно было самой простой еды, куска хлеба с солью, да прикрыть себя чем-нибудь от непогоды. Когда-то он считал эту философию воздержания самой мудрой. Да ведь и мудрецы, люди искушенные, учили этому. А теперь он вдруг засомневался, боясь, что этими идеями оправдывает свою умственную лень. И вообще, эту идею воздержания, умение довольствоваться малым, наверное, придумал человек ленивый. Уж не эта ли идея, запавшая ему в душу с малых лет, и состарила его преждевременна, отняла у него смысл существования? Нет, рассуждал Петруша, это порочная, извращенная идея. Мать-природа учит другому. Там сильный душит и пожирает слабого, захватывает побольше места для себя и своего потомства, света и еды, чтобы стать еще сильнее и захватить еще больше. Это, наверное, разумно, потому что надо выжить.

Петруша тоже хотел выжить, но не умел ничего захватить, не умел обидеть слабого, разве что нечаянно, отобрать у беззащитного кусок хлеба, потому что нельзя обижать слабого и беззащитного. Так его учили всю жизнь.

Особенно его угнетала мысль, что люди убивают друг друга, детей и старух. Он испытывал ужас перед насилием даже в кино, даже в искусстве, как это жутко и бессмысленно. Но сам был бессилен что-либо изменить, И это бессилье вызывало у него тревожные мысли, что род человеческий, будто неукротимый бушующий пожар, сметает все на своем пути, клокочет и буйствует и разума его едва хватает, чтобы не погубить самого себя.

Но потом Петруша думал, что все эти рассуждения — стыд его, который надо скрывать ото всех, от знакомых и близких, чтобы не стали смотреть на него, как на дурака. И душа не должна быть более чуткой, чем положено ей по законам общества и природы. И для души есть неписаный закон, переступив который она заболит, издергается, иссохнет и умрет. Потому что надо вести себя, как все люди, не быть белой вороной, а то другие вороны ее заклюют и прогонят из своего стада.

Может, эту свою ущербность он унаследовал от отца? Вряд ли. Петруша начинал вспоминать отца и те далекие времена, когда они жили вместе и садились обедать за один стол.

С войны Иван Колотовкин вернулся целый и невредимый, но возвращение свое он не праздновал, а тихо сидел на лавке, улыбался жене, сыну, теще, затем бродил по двору, печалился о чем-то. Но печаль его была непонятна близким. По ночам он ворочался и вздыхал, не спалось ему. Шлепал босиком на крыльцо, крутил там самокрутку, удивляясь, наверное, светлой ночи, темным елкам и настырному гуденью мошкары. Потом шел в избу и со вздохом ложился, и начинал шепотом разговаривать с Авдотьей Степановной о том, что теперь нет войны и как-то надо налаживать жизнь. Все сводилось к тому, чтобы ехать в поселок, где они жили до войны, идти работать на тот завод, с которого он ушел воевать, там начинать мирную жизнь, где она оборвалась.

Авдотья Степановна не сильно возражала, что от завода, поди, мало что осталось, все там лежит в руинах. И трудно, наверное, будет с квартирой, все дома разрушены. Однако Иван Колотовкин начинал вспоминать довоенные времена, как они хорошо тогда жили в поселке. Авдотья Степановна наконец соглашалась с ним, поддавалась и сама воспоминаниям, хотя и думала, что просто тогда они были моложе и беззаботнее. Задумчивая улыбка появлялась у нее на лице. Авдотья Степановна характеру была мягкого, нерешительная, боязливая, и в этой ее нерешительности и мягкости тонули и гасли все доводы мужа, который любил ее и не хотел как-нибудь обидеть нечаянно. И все-таки они переехали в разрушенный поселок…

С тех пор прошло уже много лет. События те отдалились от Петруши, и сам он отодвинулся куда-то в сторону. Так он и не смог понять печаль своего отца, его уныние, мог только предположить, в чем она. Наверное, за пять лет войны Иван Колотовкин отвык от мира, пришел в тишину вдруг, и вся душа его должна была перестроиться, иначе должно уж работать сердце и передаваться по нервам импульсы. Но все это одни лишь Петрушины предположения. Кто знает, что там творилось в душе у Ивана Колотовкина…

Как могло случиться, что Петруша сбился с дороги, по которой шли все люди, отец, мать. Отстал от них, заблудился где-то на обочине и не знает, в какую сторону теперь идти. Почему никто не подсказал и не научил? Никто не открыл ему тайны жизни?