Николай Фере - Мой учитель

Стахиевны Салько, ставшей его женой.

Выслушав мой рассказ об организации и первых успехах огромного учебно-опытного

зерносовхоза, Антон Семенович потребовал, чтобы я немедленно засел за предварительную

обработку моих наблюдений и данных для задуманного очерка. Когда мы прощались, он,

словно между прочим, сказал, что за минувшие полгода его работа над книгой о колонии

продвинулась вперед, и предложил встретиться на следующей неделе, если я хочу послушать

то, что уже написано.

В назначенный день я пришел к Галине Стахиевне. Антон Семенович сразу начал

читать. Я никогда не забуду того впечатления, которое произвела на меня прочитанная им

тогда первая глава «Педагогической поэмы». Рождалось крупнейшее художественное

произведение, и не понимать этого было нельзя. Галина Стахиевна, конечно, знала уже не

только эту главу, но и все, что успел написать к тому времени Антон Семенович, из числа же

его товарищей по работе мне посчастливилось быть, по-видимому, одним из первых, на чей

суд он вынес свой литературный труд. Антон Семенович потребовал от нас самой

беспощадной критики и тщательно записывал все наши замечания.

Потом уж как-то само собой получилось, что по пятницам мы встречались у Галины

Стахиевны, и Антон Семенович, рассказав сначала, какие из наших замечаний по

предыдущему тексту он учёл, какие отклонил и почему, затем принимался читать следующие

главы. Так я услышал целиком первую часть и некоторые главы второй части его

замечательной книги. Мысль назвать ее «Педагогической поэмой» была выношена Антоном

Семеновичем уже давно, но он просил нас высказать свое мнение и о других возможных

названиях. Мне запомнились некоторые из них: «Горьковцы», «Из жизни колонии имени

М. Горького», «Педагогика в жизни», «Рождение советского гражданина»... Однако после

долгих раздумий Антон Семенович остановился на первоначальном названии –

«Педагогическая поэма», – потому что оно наиболее полно отвечало основному замыслу

книги – показать значение творческого труда советского педагога...

Так прошли незабываемые для меня январь – февраль 1930 года.

Когда я закончил предварительную обработку всех материалов, собранных в

экспедиции, мы встретились, чтобы наметить план нашего будущего очерка. Он должен был

отобразить труд советских трактористов, комбайнеров, агрономов, инженеров, успешно

строящих новый огромный совхоз, взаимоотношения этого совхоза с окружающим

крестьянством, его помощь молодым, ещё не окрепшим сельхозартелям. В нашем

распоряжении был обильный материал, позволявший показать всё это на фоне упадка и

внутренних противоречий капиталистического способа ведения сельского хозяйства в

Америке. Отложив на неделю работу над «Педагогической поэмой», Антон Семенович засел

за этот очерк.

Уже в следующую пятницу он читал его нам с Галиной Стахиевной. Собранные мною

наблюдения и данные были мастерски литературно обработаны Антоном Семеновичем,

оживлены поэтичными описаниями степной природы и обогащены очень ценными

сравнениями и глубокими замечаниями по экономическим и политическим вопросам.

На мою долю оставалось внести ряд технических поправок, и очерк можно было

публиковать.

Так родилась в соавторстве со мною небольшая книга Антона Семеновича, названная

им «На гигантском фронте». Это был первый печатный труд Макаренко, увидевший свет

раньше «Педагогической поэмы».

Первая часть «Педагогической поэмы» и этот очерк были сданы в Государственное

издательство Украины одновременно – весной 1930 года. Ответ издательства поразил нас

своей неожиданностью: очерк «На гигантском фронте» оно одобрило без всяких возражений,

а «Педагогическую поэму» отказывалось издать под предлогом ее дискуссионности.

– 57 –

Мы много раз обсуждали этот трусливый ответ Украинского Госиздата, и стало ясно,

что Антону Семеновичу необходимо ехать с книгой в Москву.

Договор на издание очерка был заключен на мое имя. Антон Семенович решительно

не хотел ставить свою фамилию на обложке брошюры.

— Я не намерен давать врагам педагога Макаренко повод обвинить его в

«несерьезности», «разбросанности», попытке делать выводы и обобщения в малознакомой

ему области жизни, — сказал он.

Но и я не мог согласиться, чтобы очерк, целиком обязанный своими литературными

достоинствами Антону Семеновичу, был издан без его имени. Наконец мы пришли к

соглашению поставить на книжке только наши инициалы (Н.Ф. и А.М.). Издательство не

возражало. Очерк появился в свет летом 1930 года на украинском языке.

Когда поздней осенью 1930 года я вернулся в Харьков из очередной экспедиции,

Антон Семенович стал готовиться к поездке в Москву для переговоров об издании

«Педагогической поэмы». К этому времени он окончил уже и вторую часть книги. Мы

решили отпраздновать завершение его многолетней работы, благо я получил наш общий

гонорар за уже изданный очерк «На гигантском фронте». Встретились, как и раньше, у

Галины Стахиевны. За праздничным столом, естественно, больше всего говорили о

«Педагогической поэме». Антон Семенович рассказывал о том, что нового внес он в книгу за

минувшие месяцы, читал неизвестные мне куски из «Поэмы», показывал переделанные

места. Изменения и дополнения сводились главным образом к художественной доработке

текста.

Случилось так, что в Москву я попал раньше Антона Семеновича. Он приехал в

феврале или марте 1931 года, когда я еще не кончил своих служебных дел, и мне удалось

увидеться с ним дважды: первый раз мы встретились в гостинице, в которой он остановился,

и я узнал тогда, что рукопись уже сдана им в издательство. Второе наше свидание произошло

в самом издательстве, в день, когда он должен был получить там ответ.

Антон Семенович пришел раньше условленного часа и поджидал меня на лестничной

площадке. Вид его был необычен: он стоял с опущенной головой и плотно сжатыми губами...

Московское издательство попросило, чтобы Наркомпрос Украины дал свой отзыв о

«Педагогической поэме». Было совершенно ясно, что те, кто признал педагогическую

систему Макаренко «несоветской», никакой визы на издание его книги не дадут.

Мы молча вышли на улицу. Говорить не хотелось, и мы зашагали по зимней, сияющей

Москве, только изредка перебрасываясь ничего не значащими словами; иногда я замечал, что

одну и ту же вывеску или витрину вижу уже в третий или в четвертый раз; долго

продолжалось это наше бесцельное блуждание по городу...

С наступлением ранних зимних сумерек мы оказались на Неглинной. Внезапно