Владимир Корнаков - В гольцах светает

Снежный купол быстро исчезал. Через несколько секунд над гольцом снова сомкнулись тяжелые облака. Солнечные лучи теперь поливали его склоны, сползая все ниже.

Герасим быстро подошел к костру, забросил за плечо ружье, остановился в раздумье. Охотник безмятежно спал. Герасим постоял, что-то соображая, снял с дерева лук, положил перед Соколом, тихо приказал:

— Нишкни.

Не оглядываясь, он спустился к ключу.

Русло представляло хаотическое нагромождение гранитных глыб, между которыми, пробиваясь сотнями незаметных расселин, струилась вода. Но осыпи, пленившие ключ, временами сами становились его пленниками. Взбунтовавшийся ручей вырывался на свободу и с грохотом катился через гранитные глыбы, срывая дерн с берегов, подмывая корневища вековых кедров. Это случалось летними днями, когда гольцы топятся под жарким солнцем, и во время затяжного ненастья, нависающего над сопками. А сейчас ключ дремал под полуметровой толщей снега...

Герасим осторожно пробирался вниз по ключу, перепрыгивая с камня на камень. Каждые двадцать сажен путь преграждал завал из кедров и лиственниц, вывороченных с корнем. Тогда он взбирался на обрывистый склон, шел им, минуя завал, затем снова спускался вниз и снова прыгал с глыбы на глыбу.

Солнечные лучи пробивались сквозь сплетения кедровых ветвей, вспугивая бледно-голубоватые сумерки. Наступал час, когда весеннее солнце мимоходом заглядывает в этот глухой распадок, чтобы оставить свои следы: оголить каменистый бок склона, прожечь снежную шапку на валуне, заросшем мхом.

Герасим всматривался в каждый камень, в каждый изгиб ключа. Но заветная скала, ниже которой схоронены богатства, не появлялась. Иногда его взор притягивал сверкающий излом гранита, усыпанный блестками слюды, или слой красноватой суглинистой породы. Он останавливался, вытаскивал нож, отколупывал комочек твердой почвы и, смачивая слюной, растирал на ладони. Пробы золотоносной породы приносили одни и те же результаты: на ладони оставались едва различимые блестки слюды и черный налет шлиха, который по весу не уступает золоту и всегда остается в лотке вместе с золотым песком. После каждой пробы Герасим хмуро вытирал руки о ватные штаны и шел вперед.

Однажды, когда огромный завал снова преградил путь, Герасим не стал обходить его, полез напрямик, надеясь сверху рассмотреть дальнейший путь ручья. Он взобрался на вершину завала и чуть не свалился от неожиданности.

— Золото!

Сомнений быть не могло. В шести-семи шагах, на огромном валуне, в зелени мха лежал крупный самородок. Он играл, отражая желтые зайчики под лучами солнца. Герасиму стало жарко. Он расстегнул телогрейку, сдерживая себя, чтобы не броситься бегом и не свернуть шею, подошел к камню. Он сгреб металл вместе с мхом. Когда разжал пальцы, на ладони лежало около десятка крупных золотых таракашков. Герасим даже не подумал над тем, как они попали на этот камень. Он пересыпал их из руки в руку, щупал, пробовал на зуб и снова пересыпал.

— Жизня, — бормотал он. — Жизня!

Наконец, спохватившись, принялся счищать снег с камня. Его пальцы неожиданно наткнулись на что-то твердое, гладкое. Это была кость, белая с красноватыми прожилками, кость руки человека. Вскоре он откопал из-под снега весь человеческий скелет. Он лежал почти поперек ручья, на краю этой огромной каменной плиты, прижавшись левым боком к стволу кедра. Ветхие лохмотья прикрывали кости ниже пояса. Полусогнутые руки были выброшены вперед, словно для объятия. Пальцы держали развязанный кожаный мешочек, туго набитый золотым песком. Будто последней мыслью человека было желание спасти уже ненужное золото. Кто он? Какой смертью наказал пришельца глухой распадок? Погиб ли он от голода или черной болезни? Его не тронул зверь, его сожрали черви, и, может быть, в то время, когда в нем еще теплилась жизнь. Возможно, обессилев, он прикорнул на этом камне под сдержанный говор ручья, а проснулся — взбунтовавшийся ключ грохотал и ревел вокруг камня-островка. Спасительный валун стал его последним пристанищем.

Но Герасим не раздумывал о судьбе своего предшественника. Он толкнул скелет ногой, и кости рассыпались. Голова с клочьями рыжих волос глухо стукнулась о камень, перевернулась и уставилась на пришельца пустыми глазницами.

Теперь Герасим шагал быстро, мало обращая внимания на расселины. Он ощущал в кармане тяжесть золотого песка, аппетит его распалялся. Тот человек сумел найти золото — значит, оно здесь! И в каком другом месте оно может быть, кроме тех скал, у водопада? И это место находилось поблизости: ключ стал заметно расширяться, как будто вода натыкалась на неожиданное препятствие.

Действительно, через минуту он увидел скалу. Остановился над самым обрывом, заглядывая вниз. Он размышлял, собирая все свои познания, приобретенные на прииске. Водопад рушит породу, как лопата, промывает ее и сбрасывает вон в тот котлован, откуда вода уже снова течет спокойно. Значит, золото надо искать там: у этого огромного лотка самое настоящее золотое дно! Его надо вскрыть как можно скорее, пока не проснулся ключ.

Герасим быстро спустился вниз. Котлован имел овальную форму, сажен шесть в диаметре. Над ним висела гигантская изогнутая сосулька в шершавых оплывах. Герасим подошел к ней, постоял, прикидывая, затем, отмерив пять широких шагов по течению ручья, начертил прикладом ружья длинный четырехугольник поперек котлована.

— Жизня, — пробормотал Герасим, чувствуя нестерпимое желание сейчас же, сию минуту ломать, крошить этот лед. Он уселся прямо на снег, вздрагивающими пальцами свернул цигарку. Жадно, взахлеб, глотал крепкий махорочный дым, шарил горящим взглядом вокруг, размышлял вслух:

— Жизня. Теперь Гераське никто не указ. Ни одна сволочь. Ни эта жирная воша — урядник, ни этот господин управляющий. Никто.

Герасим сжал кулак, словно собираясь сейчас же сунуть его кому-то под нос, и замер. Сдвинув брови, уставился на свой черный от копоти и каменной пыли, потрескавшийся, как печеная картофелина, кулак, помрачнел. В груди скребло, как от глубокой затяжки. Опять в его мысли вклинилась эта Лиза! Да не так себе — мелькнула в памяти, и все. А вот она, перед глазами, Елизавета Степановна, стройная, свежая, как утренняя ромашка.

— Как жа? — буркнул Герасим. — Как жа такой лапой до нее... Медведя обнимать только...

Герасим забыл о цигарке. Вспомнил лишь, когда она припекла пальцы. С ожесточением размял окурок, встал, упрямо усмехнулся.

— Ничо. Ополосну лапы золотым песком. Не побрезгует Лизавета Степановна.

Взобравшись на крутой берег, Герасим двинулся к табору. Склонив голову, упорно шагал, продираясь сквозь кустарник по колено в обмякшем снегу. Шел, пока на пути не встала изодранная солнцем снежная гривка. Стащив с плеча винтовку, Герасим приспособил его вместо посоха и полез наверх. Карабкался, хватаясь за ветви, стволы деревьев. Остановился, отпыхиваясь. До макушки оставалось немного. Герасим было двинулся дальше, но сейчас же снова прилип спиной к дереву... Мысли его взвихрились, как искры из головешки, по которой ударили палкой. Только теперь он вспомнил о своем проводнике...