Владимир Корнаков - В гольцах светает

Выпроводив стражника за двери, Комлев продолжал:

— Им-то там чего. Сиди да пиши! А тут сполняй как хочешь! Вертись.

Губы Зеленецкого дрогнули в усмешке: «Знал бы ты, дурья голова, что делается там. Каково приходится твоим сослуживцам... А здесь еще цветочки...»

— Как быть, Арнольд Алексеич? — вопрошал урядник. — Рабочие митингуют...

— Я как раз по этому вопросу пришел к вам, Семен Наумович. У меня есть кое-какие соображения. — Управляющий выпрямился, урядник придвинулся к нему, наваливаясь грудью на стол. — Есть одно крупное месторождение золота...

— Эта воша разведал, — перебил Комлев, крякнув.

«Опять эти сказки? А может статься — нет...» — в душу Зеленецкого закрадывались сомнения, однако он ответил твердо:

— Я говорю вам, Семен Наумович, одно с уверенностью: есть сведения, их следует проверить. Если месторождение действительно крупное, то можно начать его разработку... Понимаете?

— Нет, убей бог, не понимаю, что к чему, — откровенно признался урядник. — Тут оружие надо, солдат...

— Не спешите, — остановил Зеленецкий. — Нас пока здесь двое, а рабочих две сотни. Нам жить среди них, нам отвечать за судьбу прииска. Надо быть более предусмотрительными. Я предлагаю другое: объявим рабочим, что в ближайшее время перейдем на новый участок, заметьте — богатый участок... Короче говоря, подарим им надежду на лучшее будущее. Это даст нам возможность по крайней мере на сезон промывки прекратить безобразия. А там посмотрим.

Комлев наконец-то сообразил что к чему и побагровел.

— Контакты! Мундир, Арнольд Алексеич, не дозволяет. Из уважения к вам, разве что...

— Кого вы предлагаете в разведку? Кто особенно ведет себя беспокойно...

— Кто? — урядник крякнул. — Этот Силин, кол ему в печенки. Да всех бы я их — за решетку! Всю нерву вытянули.

— Хорошо. Предоставим право выбрать людей самим рабочим.

— Самим рабочим! Да это же... как ее... демократизма, Арнольд Алексеич!

— Я не знаю, как это называется. Но уверяю вас, что сами рабочие выберут тех же, что и мы с вами.

— Может, и верно, — урядник задумчиво поскреб тучную шею. — Но не будет ли это неисполнением с моей стороны служебных обязанностей? Ведь пишут. Требуют усиливать меры, а мы тут разводим...

— Семен Наумович, нам с вами здесь жить, нам и изыскивать меры, чтобы предотвратить возможный бунт.

— Как хотите, Арнольд Алексеич, а я не могу. Ведь эти воши подумают, что я испугался их.

Урядник вскочил на ноги, расправил плечи. Зеленецкий стал прощаться.

— Погодите, Арнольд Алексеич. Я не против ваших мероприятиев, но, понимаете, не могу. Мундир не дозволяет... А эти россыпи достоверно богатые? Я хотел того... Рекомендовать туда одного из моих стражников... Для порядку, Арнольд Алексеич. Мало что может статься...

— Одного можно, — понимающе улыбнулся управляющий и как бы вскользь добавил: — Получил письмо от господина Зольберта. Предписывают срочно переправить металл в Читу. Так что подготовьте стражу, Семен Наумович...

Чай остыл, Герасим так и не прикоснулся к чашке. Склонив голову, глядел и глядел на Лизу, слушал прерывистый от волнения голос да тискал свои заскорузлые пальцы, пряча руки под столом. Странные и страшные минуты переживал Герасим! Близость Лизы пьянила его, распаляла, доводила до бешенства.

«Ить баба. Баба! Обнаковенная баба! А я на нее ровно на икону. Сижу истуканом, слова в глотке стрянут!»

Герасиму хотелось схватить ее гибкое тело, прикрытое легким платьем, смять, сломать! А потом смотреть на нее — побежденную, растерзанную, послушную — и торжествовать. Да, торжествовать! Наслаждаться своей властью над ней — сейчас такой недосягаемой!

Герасим стискивал зубы. Он прикрывал глаза, и тогда на намять приходила та полубессознательная ночь в конторке. Он снова видел перед собой ее большие серые глаза, чувствовал ласковое прикосновение нежных пальцев, которые растирали его щеки, руки, тело, — и сжигающая страсть проходила, уступая место тихой благоговейной нежности...

Герасим открывал глаза — видел лицо Лизы, чистое, немного задумчивое, с чуть вздернутым носиком и ямочкой на подбородке. Он радовался! Радовался, что перед ним все та же Лиза — не сломленная, не растерзанная. Радовался, что оказался сильнее этого безумного чувства!..

Он снова и снова смотрел на Лизу. Она рассказывала. Рассказывала с тихой грустью, теребя пальчиками пышную косу.

— После смерти мамы отец продал наше зимовье на читинском тракте. Запил. Он пил с горя — я хорошо понимала это. Когда у нас ничего не осталось, отец нанялся на прииск, по счастье не вернулось к нам: оно навсегда ушло вместе с мамой. Отец часто жалел, что завез меня в эту тайгу, и все собирался вырваться отсюда. Но так и не выбрался — умер. Я осталась одна, если бы не Арнольд Алексеевич и Янина, я не знаю, что бы со мной было. Они взяли меня в свой дом, как дочь...

Лиза подняла глаза на Герасима. Золотистые ресницы вспорхнули и сомкнулись. Удивительная картина мелькнула перед взором Герасима. Утреннее небо в легкой дымке, тихое, чуткое — и вдруг по нему скользнули робкие лучи еще далекого солнца, скользнули и угасли... Нет, на улице вечерело. За окном блестели лужицы. Перекликались воробьи, устраиваясь на ночлег. Легкая испарина ползла по крышам домов.

Солнечные лучи на миг пробрались в гостиную и обняли Лизу мягким розовым светом. Она предстала перед Герасимом в какой-то сказочной красоте.

— Расскажите о себе, — донесся до него робкий голос.

Герасим тряхнул головой:

— Чо расскажешь. Было всяко... Но скажу тебе, Лизавета Степановна...

Герасим поднялся, решительно шагнул к Лизе. Девушка вскочила со стула и попала в его объятия.

— Не надо, — в волнении прошептала она. — Вы такой сильный, но я знаю, вы никогда не сделаете зла. Я не боюсь вас...

Герасим осторожно, как что-то хрупкое, что можно разрушить, неуклюжим прикосновением, гладил ее вздрагивающие плечи, тяжело дышал.

— Это верна. Меня тебе бояться нечего. Тем более теперь. Чую, новую душу в меня вставили. Вроде пробудился. Заснул в сумрачный день, а встал — солнце над головой. Двадцать шесть годов спал медведем в чернолесье. Людей не видел, себя не признавал за человека с руками и головой. Наверно, так бы и подох, если бы не ты да тот парень... Может, издох бы, как тот, — с золотом в глотке... Вот оно.

Герасим выдернул из кармана тяжелый кисет, стиснул в руке.

— Вот оно. Блестит. Слепит. Но не всяк чует, чем оно пахнет. Я вырвал его из рук мертвеца, скелета...

Лиза испуганно отшатнулась. Побледнела.

— Уберите, Герасим! — вскрикнула она. — Уберите. Вы не похожи на многих других. Лучше всю жизнь держать в руках лопату, чем это золото.

Кисет выскользнул из рук Герасима, с глухим стуком упал на пол...