Владимир Корнаков - В гольцах светает

— Гасан хотел взять само солнце! Он не хотел выпускать его в тайгу! Но теперь в самой юрте Гасана ночь. А в сердце, как в юрте. Пропадет Гасан, пропадут все люди в сопках. Пропадет Гасан! Ха!

Назар испуганно отшатнулся. Он уже слышал эти слова, но только сейчас до конца понял их — они были страшнее собственной смерти. «Пропадет хозяин, не будет у Назара юрты, не придет к нему Рита».

Эта мысль оказалась сильнее страха! Назар придвинулся к хозяину и сделал отчаянное усилие, чтобы заставить язык повиноваться.

— У хозяина-Гасана сильное сердце. Он равный самому орлу.

Назар при всей своей недогадливости прекрасно знал, что говорить. Этот пугливый срывающийся шепот разом разорвал все путы. Гасан вскочил на ноги и, потрясая кулаками, громко рассмеялся.

— С солнцем Гасан поедет за бумагой русского царя, чтобы быть равным губинатру! Назар поедет с ним...

Парень со спокойным сердцем стоял перед хозяином. Теперь он видел его таким, каким видел всегда: сильным, гордым, властным.

— Пусть знает хозяин-Гасан, — начал он негромко. — Я не давал оленей его сыну. Я увидел Перфила, когда тот стал на тропу к берегу Гуликанов...

Гасан не расслышал его слов. Тогда Назар повторил их снова, как хорошо заученную клятву.

Гасан вскинулся:

— О чем говорит Назар?!

Парень опасливо подался назад и, не спуская глаз с кулаков хозяина, коротко рассказал о том, что произошло ночью.

Гасан взревел. Первой мыслью было бежать по следу сына, догнать, вырвать его бессильное сердце. Он тяжело топтался на месте, заставляя Назара пятиться. Внезапно остановился, захохотал.

— Этот пень захотел увидеть гордую козу! Но усталые олени не донесут его до берега Гуликанов и за три солнца!.. Пусть Назар приготовит оленей для перехода в русский город. Гасан хочет увидеть Гантимура.

Старшина быстрым шагом уходил в сторону управы. Взгляд Назара скользнул по пустынному Острогу, и на душе стало тоскливо. Среди закоптелых остовов единым живым островком выступала белая юрта хозяина. Рядом прикорнула еще одна, обычная маленькая, из закопченных шкур. Над черным узлом жердья висел легкий дымок. Назар пристально наблюдал за этим едва уловимым дыханием, беззвучно повторяя одно слово: «Рита».

И Рита словно услышала его! Она выбежала из юрты, упала на колени, и до Назара донесся полный тоски и муки вопль.

— Ойееее...

Назар пристыл к месту, в горле пересохло. Широко раскрытыми глазами он смотрел на девушку.

— Оййййееее...

— Рита! — Назар бросился к ней.— Рита-а-а...

Девушка вскочила и в отчаянии прижалась к его плечу.

— Моя мать... Я одна. Совсем одна. Назар должен взять... Ты говорил... Я пойду с тобой сейчас или умру от горя. Или Назар забыл Риту?

Слезы девушки жгли душу Назара жарче пламени, рвали сердце.

— Хозяин-Гасан... Он отдаст тебя и юрту, когда я вернусь из города, — бормотал он, пятясь назад. — Да, да. Так сказал хозяин-Гасан... Он сейчас ждет меня... Да... Да...

Промчавшись мимо последних юрт Острога, Перфил сразу окунулся в вязкие тени предрассветного леса. Непривычная, настороженная тишина обложила его со всех сторон. Безотчетно, но ясно он слышал прерывистое дыхание оленей, цоканье копыт и бешеный стук собственного сердца. И все это выводило, выстукивало одно слово, которое обжигало воспаленный мозг: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!» Перфил, привалившись к потной шее оленя, отчаянно колотил пятками.

Узкая, разбитая копытами и размытая весенними стоками тропа крутыми полупетлями карабкалась вверх. Она вдруг бросала Перфила под темные ветви лиственниц, и тогда в лицо хлестала тугая волна сырого воздуха; то поднимала на каменистую гряду, и тогда мозг пронизывало ломкое цоканье копыт.

Впереди, над вершиной хребта, небо быстро светлело. Точно чья-то могучая рука поднимала грязноватую штору. Перфил не сводил лихорадочных глаз с расползающейся бледной полоски и колотил ногами: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!»

Когда он достиг вершины перевала, шапки дальних сопок купались в алом зареве.

Здесь на самой гриве становика, у тропинки стоял полуистлевший гроб, сложенный из половинок тонких бревен. Он покоился на перекладинах между деревьями, на высоте человеческого роста. На земле валялись крышка из полубревна, заржавленный нож без рукоятки, кучки сгнившего тряпья и котелок. Кто из сородичей нашел здесь свое последнее пристанище? Неизвестно. Мало ли таких усыпальниц разбросано по тайге.

Возле безымянного гроба Перфил остановил оленей и кубарем свалился на землю. В тридцати шагах от тропы — заброшенный табор: небольшая полуразрушенная ограда, три юрты да столько же кучек пепла и головешек. Он быстро осмотрел груды золы. Одну, другую, третью.

Нет! Стойбище не останавливалось здесь. Оно прошло мимо! А это было единственное место на всем шестидесятикилометровом пути, где можно было добыть корм для оленей! Опоздал... Но стойбище может остановиться там, у Большого ручья, где живут люди Кандигирского рода! Перфил вернулся к тропе и отчаянно заработал пятками: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!»

Теперь тропа круто падала вниз среди лиственниц, камней и осинника. Ноги оленя то и дело разъезжались в стороны. Он дрожал всем телом. Но Перфил ничего не замечал.

Вот уже между камнями мелькнула голубая жила Гуликана. Тропа неожиданно круто вильнула влево, берегом реки. Однако загнанное животное уже не могло развернуться. Олень ткнулся мордой в каменную глыбу и упал на колени, роняя с оскаленных зубов кровавую пену. Только теперь Перфил понял свою ошибку. Он взял оленей, которые за двое суток прошли почти сто пятьдесят верст!

Перфил лихорадочным взглядом ощупал запасных оленей, и его снова охватило отчаяние. Измученный вид животных не вселял надежды. До Большого ручья было почти столько, сколько осталось позади... А солнце легко оторвалось от сопки и быстро катилось по голубому небу. А может быть... Перфил отвязал поводья запасных оленей. Седло стаскивать не было времени. Вскочил: «Быстрей! До Большого ручья!»

Перфил не оглядывался. Если б оглянулся, то встретился бы с полным тоски взглядом загнанной важенки. Положив окровавленную морду на шершавый камень, она смотрела вслед тем, с кем делила трудные переходы, кустик ягеля, брачные дни. Из полуприкрытых глаз текли мутные слезы. Казалось, что животное безмолвно оплакивает свою судьбу...

Перфил мчался берегом Гуликана вниз по течению. Теперь в висках уже не отдавалось цоканье копыт, все тонуло в грохоте реки. Утесы сжимали русло, оставляя лишь небольшую створку. Темные волны дыбились возле гранитной массы и свинцовым потоком устремлялись в ворота. Срывались с двухсаженной высоты, кипя и пенясь, разбивались, мириады брызг поднимались в воздух. Вода шла на прибыль.