Владимир Корнаков - В гольцах светает

Только к концу второго часа безжалостной гонки скалы заметно отступили, тропа скользнула к самой воде и пошла кромкой узенькой полянки. Здесь истерзанный Гуликан обретал спокойствие, бежал степенно, вихрясь воронками, образуя тихие заводи, в которых находили корм и пристанище стаи крякв, шилохвостей, чирков.

Уток не очень пугало появление скачущего всадника, но из осторожности они отплывали от берега и с удивлением провожали это взлохмаченное потное существо, которое беспрестанно молотило ногами, словно линялыми крыльями.

Между тем солнце взбиралось все выше. Теперь Перфил не глядел на него, но каждую минуту мог с небольшой ошибкой определить, сколько времени осталось до полудня. Сперва солнце смотрело прямо в глаза, а теперь лучи почти не мешали смотреть на тропу. Значит, полдень уже недалеко!

Вот и Большой ручей! Он незаметно вынырнул из-за густого тальника и прервал тропу. Перфил, не задерживаясь, ринулся в воду. Спуск был пологий и песчаный. Олень сразу же по брюхо зарылся в прозрачную воду, вдруг вытянулся, застыл. Как оледенелый, свалился на бок. Перфил успел спрыгнуть и стоял по пояс в студеной воде... У ног, скрытое волнами, лежало распростертое тело оленя.

Обнаружив, что при падении выпустил повод второго оленя, Перфил оглянулся на берег. Олень стоял передними ногами в воде и крупно дрожал. Перфил махнул рукой. Мокрый от пят до головы, зарываясь в сыпучий песок, на четвереньках взобрался на крутой яр.

Возле первой юрты стоял олень. Перфил возликовал. Не обращая внимания на яростный лай двух больших псов, дрожащими руками схватился за повод. Собаки вертелись возле него. Одна попыталась укусить за ногу.

— Будяр! — злобно выругался Перфил и с силой пнул настырного кобеля под ребра.

Из юрты высунулось старческое лицо, послышалось робкое возражение.

— В юрте нет еды, хозяин. Надо идти за мясом.

Перфил даже не взглянул на старика, завалился на спину оленя.

— Когда прошло здесь Чильчигир-стойбище? — громко спросил он.

Охотник, подумав, тихо ответил:

— Вчера, пожалуй, хозяин. Чай пили, однако... Еды нет. Олень совсем один...

Перфил больше не слушал. Рысью сорвался с места, провожаемый злобным лаем. Теперь он вовсе не жалел ног оленя, зная, что такой переход животное способно выдержать при самой быстрой езде. И он летел со всех ног. Вскоре уже достиг места, где тропа спускалась в волны Гуликана, перекидывалась на противоположный берег... Здесь река разливалась широко, тихо струилась по крупной гальке, и даже во время весеннего паводка переправа не представляла опасности: вода едва достигала брюха оленя.

— Когда солнце пригреет макушку, Перфил будет в междуречье!

Дочь Тэндэ еще увидит зеленые дни! А кто ей поможет? Сын Гасана!

Урен и Дуванча тихо приближались к юрте, в которой должны провести те два-три дня, что отведены для общего веселья. Со всех сторон сыпались поздравления, пожелания. Люди встречали их и шумной толпой валили следом. Урен смущенно улыбалась. Дуванча чувствовал себя немного стесненно и поэтому выглядел повзрослевшим, строгим.

Они не подозревали, что каждое их движение стерегут все те же широко раскрытые глаза... Затерявшись среди ликующей толпы, Семен не выпускал их из виду. Чем ближе они подходили к юрте, тем больший страх охватывал его душу. Вот они остановились в двух шагах от полога. Вот Урен внимательно смотрит вокруг, словно стараясь навсегда оставить в своей памяти эти радостные, добрые лица, улыбки, глаза, это яркое солнце, это голубое небо. Если б она вдруг встретилась с глазами Семена! Они бы сказали ей все... Но Урен не замечала их. Стояла по-прежнему прямая и гордая, немного потупив голову.

Неумолчно грохотали бубны. Куркакан, обливаясь потом, прыгал вокруг юрты, воздев костлявые руки к небу. Ему снова, видимо, не удавалось договориться с духами, убедить их охранять очаг новобрачных. Он снова метался вокруг юрты, изнемогая от резких движений, тяжелого наряда и жаркого солнца.

Наконец Куркакан устало опустил бубен. Умолк бубен и второго шамана.

Урен медленно подняла руку, смуглыми пальцами коснулась полога, улыбнулась Дуванче и в то же мгновение заметила мчавшегося по полю всадника. Он приближался с невероятной быстротой. «Перфил?! Зачем он так торопится? Может, старый пень еще раз хочет увидеть дочь Тэндэ, пока она не вошла в юрту?»

Урен все с той же улыбкой подняла полог. Гулко ударили бубны, и никто не услышал жуткого вздоха тетивы. Урен качнулась назад, повернулась лицом к Дуванче, медленно, точно нехотя, повалилась на его руки-

Люди оцепенели. Только взметнулся одинокий хриплый крик:

— Ойе! Что сделал Се... — и потонул в грохоте бубнов.

— Горе! В сопки идет горе!..

Куркакан метался вокруг юрты, поливая шкуры жидкостью из оленьего пузыря. Неприятный запах полз над поляной...

В толпе был один человек, который сразу разгадал намерение шамана. Это был Аюр. Когда Куркакан бросил спичку и шкуры вспыхнули зловещим факелом, в сознании Аюра встала его пылающая юрта, обгоревшее тело жены.

— Духи рассердились на дочь Тэндэ! — угрожающе шипел Куркакан. — Духи обернулись против дочери Тэндэ! — жутко выкатив глаза, кричал он. — Она стала женщиной по обычаю русских. Горе. Горе...

Люди мрачно молчали.

— Горе идет в стойбище. Духи велят бросить ее тело в огонь, чтобы отвести горе.

Толпа угрожающе зашевелилась. Огонь безрассудного страха зажег соломинку — еще мгновение, и он перекинется к самому стогу, и тогда вспыхнет всепожирающим пламенем.

Аюр выскочил вперед, встал между толпой и Дуванчей.

— Духи могут сердиться на меня. Я привел дочь Тэндэ к русскому крестителю! — крикнул он громко.

Может, по-другому бы развернулись события, но в толпу вклинился Перфил. Вид его был страшен. Люди шарахнулись в разные стороны. Перфил мешком свалился Куркакану под ноги и остался недвижим. Куркакан оцепенел: что-то недоброе предвещало появление сына Гасана.

Аюр, не теряя ни минуты, подбежал к Дуванче, дернул за руку:

— Быстро за мной!..

До берега было десять шагов. Аюр вскочил в лодку.

Следом за ним прыгнул Дуванча с Урен на руках. Темные волны подхватили лодку, унося жертву от когтей пламени, которое бушевало на берегу, бросая кровавые отблески на воду Гуликана.

Гантимуров провел обычную кошмарную ночь. Лихорадка приходила и уходила, как по строго продуманному расписанию. С заходом солнца князь ложился в постель и ждал. Ждать долго не приходилось. По коже пробегала дрожь, словно кто-то бросал на тело пригоршню толченого льда. Затем еще и еще. Озноб начинал перебирать и трясти кости. Он поворачивался лицом к стене, подтягивал колени к подбородку, стискивал зубы. Озноб сменялся жаром. Тогда князь сбрасывал с себя мягкую медвежью шкуру, прикладывал к худощавой груди спиртовой компресс, завертывался в одеяло и лежал неподвижно. Воспаленные глаза устремлены в потолок, обтянутый, как и стены, цветным шелком. Князь считал багровые в отблесках фонаря цветы. Это было нелегко. Цветы шевелились, расплывались, подмигивали; то вдруг в быстрой пляске налетали друг на друга, сливались и огненным смерчем неслись навстречу, давили, прижимали к кровати. Князь напрягал все свои силы — выдерживал сумасшедший натиск, снова считал. Наконец наступала разрядка. Напряжение нервов выливалось в безмерную усталость. Князь лежал с закрытыми глазами, но не спал. Наступали немногие минуты, когда хладнокровие изменяло ему. Начиналась борьба, князь сам себе задавал вопросы и отвечал на них.