Евгений Белянкин - Генерал коммуны ; Садыя

И если в ЦК сейчас разделились мнения, — он вчера говорил с Москвой, — если «совнархозники» (он им уже придумал кличку) потерпят крах, то Столярову нечего более здесь делать. Мухин заранее предвкушал ту неожиданную перемену, которая его ожидала.

И тогда Садыя, эта гордая и надменная женщина, узнает что такое Мухин.

И он широко улыбнулся.

— С горы виднее, Бадыгова…

— С горы виднее, — иронически повторила Садыя.

Потом, уезжая с буровой, захлопнув дверцу машины, Мухин весело прищелкнул пальцами.

— Сама жизнь подчеркивает величие нашего дела. Смотри… Как властен дуб…

— Это вяз, — не понимая всей возвышенности чувств Мухина, сказал Пенкин. Ему были чужды лирические излияния. А тут еще на шее сидело дело с Гизатуллиным.

— Вяз? — недоуменно переспросил Мухин.

— Да. То властен, а то в засушье одной корягой торчит. Жалко. Отбитый от всех.

Мухин, втянув голову, в молчании прижался к спинке сиденья; больше он не смотрел на дерево.

Как известно, вяз не дуб.

В полуподвальном помещении у нового сквера работало кафе национальных татарских блюд. На окнах сдвинуты шторы, на дверях вывеска, что кафе закрыто, но Балабанов настойчиво барабанил в дверь. Его впустили. Он один сидел в просторном зале и тупо смотрел, как официанты убирали помещение.

Слипались глаза, рука судорожно ползала по столу.

— Водки…

— Какая водка? — Подошел молодой официант. — А потом, мы водкой не торгуем.

Оттопырив губы, Балабанов брезгливо морщился, о чем-то думая. Потом пальцем поманил к себе паренька:

— От тебя никогда еще не уходила жена?

— Я не женат, — ответил официант.

— И не женись, Кузька. Ушла…

И, потянув официанта за рукав, приблизившись к его лицу, обдавая водочным перегаром, слюнявя, зашептал;

— Пьяница, сказала. Непорядочный, мол. Я пьяница. Я непорядочный. Ты не уходи, иди сюда… Какой я пьяница, я просто обиженный человек.

— Хорошо, хорошо, но мне надо работать.

— Хм… пьяница…

Пенкин зашел в кафе в тот момент, когда Балабанов, положив локти на стол, старался вывести что-то похожее на «Судьба играет человеком». Пенкин улыбнулся:

— Опять этот шалопай здесь.

— Жена ушла от него, — с участием сказал официант.

Пенкин усмехнулся. Потом, сообразив что-то, подозвал официанта и отдал распоряжение найти стакан водки. Подавая водку Балабанову, сказал:

— Что, сорока-белобока, отшлялся?

Балабанов схватил стакан и, опрокинув, стал искать, чем бы закусить.

— Принесите, — приказал Пенкин.

Через час Балабанова вытолкнули из кафе, и он, качаясь, притулился возле железной решетки сквера. Сквозь мутную пелену, заволакивающую сознание, еще чудился глухой голос Пенкина, его рыкающая интонация.

Тошнило. Ночная свежесть действовала отрезвляюще. Он долго напрягал мозг, пытаясь привести в порядок мысли. Что-то прояснилось, и он закашлялся.

— Сволочь торгашеская… — выдавил Балабанов, — Бадыгова тебе дорогу перешла, ниточку твою нащупала.

Облокотившись на железную решетку и ощущая холод, он зашептал кому-то доверительно и обидчиво:

— Тюльку ухлопали… Андрей — дрянь, нефть у меня на горбу, и обида гложет всего… А этот на Бадыгову пусть клепает сам… Балабанов в стороне. Балабанову не мешайте жить.

Пенкин явился домой поздно. Жена в китайском халате вышла из спальни, сонная, растрепанная, обдавая запахом духов:

— Опять?

— Нет, не опять. Как видишь, трезвый.

— Чаю?

— Не надо. Гизатуллин оказался из воска.

Жена все поняла:

— Что будем делать?

— Поменьше надо коврами запасаться да родных своих оделять, — зло сплюнул Пенкин, стаскивая сапоги. — На днях будет показательный суд. Вот и все.

— Ну, ты свидетель. Ты к Гизатуллину не имеешь никакого отношения… А затем товарищ Мухин, Федор Федорович, к тебе так расположен.

— Пошли вы с Федор Федоровичем подальше… Ведь были сигналы, основания — надо бы перевести его или даже снять. Голова чертовская, недодумала.

Жена села на кушетку и запрокинула голову:

— Ой, мне плохо!

— Выпей воды и не притворяйся.

Лето стояло жаркое и засушливое. Время для горкома и строительства горячее. Вопросы, не решенные за зиму, требовали своего решения. Но лето и жизнь ставили новые вопросы, важные и необходимые для города и нефти.

…Еще недавно горком был похож на улей. Пока обсуждался вопрос о совнархозах, шли горячие бои «за» и «против» — бесполезные бои, как считала Садыя — и пока пили чай в горкомовском буфете, ярые специалисты из министерства и некоторые из инженерии апеллировали в обком и горячо доказывали, что их поддержат выше, там найдутся «люди» и они, мол, дадут отпор всяким Бадыговым… Назывались всем известные имена, которые «раздавят, сомнут непокорных».

Но горком стоял на своем:

— Такая организация руководства строительством и нефтедобычей уже не удовлетворяет. Для промышленности нужна другая система. Ведомственные рогатки мешают работать. Дошло до чего? Чтобы отремонтировать трактор, ему необходимо совершить турне в Баку.

Но горкому отвечали «опытные» специалисты:

— Так надо. Это планирует министерство. У нас там ремзавод.

И вот Садыя в обкоме. За этот маленький период она часто наведывалась в Казань. Всякий раз, провожая ее на пароход, Панкратов шутил:

— Сами себе заботу нашли. Но с точки зрения пролетариата…

Он был одним из тех начальников, кто твердо поднял руку «за».

В обкоме, в отделе, Поляков Иван Кузьмич выкладывал перед Садыей кучу всяких бумажек:

— Вот сколько на вас пишут всякой чепухи, Садыя Абдурахмановна, даже грязью поливают… У вас усталый вид. Я рекомендовал бы вам в санатории… хотите, оформим.

— Седые волосы появились, что ж, но в санаторий не поеду.

Столяров Кирилл Степанович, насмешливо сдвинув брови, большие, лохматые, и разглядывая Садыю широко открытыми голубыми глазами, говорил другое:

— Да, вид у тебя, Садыя, усталый, но не едешь правильно. Дело надо довести до конца. У нас тоже здесь перепалка. Жмут. Тебе я могу сказать по секрету. Между нами. Вопрос острый. И для вас и для нас. И там, «наверху», он не определен. — Он сделал жест, и Садыя поняла, где это там, «наверху». — Он всех затрагивает; для всех ясно, что теперешняя дорогостоящая организация руководства промышленностью тормозит; нужны новые формы. Но есть кому и мешать: тот же Мухин все время сидит на проводе, как мышь перед мышеловкой, — сплошные указания сверху, и от кого — от самого заместителя… То-то.

Он потер рукой переносицу, слабо улыбнулся, в глазах его проглядывала усталость.

«Вам тоже нужен отдых», — подумала Садыя и встала.

— Ну, прощай, — сказал Столяров. — Ни пуха ни пера. Да, еще одно слово. У нас на бюро было жарко. Хорошо вы нас поддержали. Я на днях вылетаю в ЦК. Вопрос ставится ребром. И не только нами. Есть человек, который сумеет по-настоящему понять все, в целях укрепления нашей промышленности. Есть такой человек…