Евгений Белянкин - Генерал коммуны ; Садыя

— Да, поломали. Вот и верь прогнозам, Василий Иванович. Вот и выходит — на бога надейся, а сам не плошай. А как же ваши маневры, Василий Иванович? — спросил, смеясь, Русаков.

— Какие маневры?

— Ну… обходные пути, — все так же весело пояснил Сергей.

— Не понимаю… об чем ты, — рассердился больной. — Слушай, нельзя ли про экономику, про совещание то есть, хотя бы на завтра перенести разговор?

— Можно, можно, — отлично разбираясь в болезни Чапая, согласился Русаков. — А сейчас еще одно дело, Василий Иванович. Вот Остроухов насчет механизаторов ставит вопрос, добивается передачи бригады в ведение района, в ПТС, что ль? И Волнов о такой организации хлопочет. Идея толковая, но, думаю, Остроухов прежде всего ищет, так сказать, независимость от колхоза. Хочет нас поставить на колени, диктовать…

— Что там думает Остроухов — это его дело и твое — парткома, — скорее простонал, чем выговорил, председатель. — Ты меня в эти дела не тащи… Только я свою бригаду механизаторов в чужие руки не отдам.

— Чаю хочешь? — предложил Чернышев.

Русаков отказался.

— А то у меня «экстра».

Чернышев вдруг вопросительно посмотрел на Сергея.

— Что там с Никифором-то? Персианов из райкома звонил, мол, сведения есть, что сбежал Никифор-то, не выдержав притеснений секретаря парткома… — Чернышев язвительно улыбнулся, — черт знает что!

— Был у меня с ним неприятный разговор, — согласился Русаков.

И действительно, перед тем как сбежать Никифору из села, Русаков вызвал завклуба к себе в правление.

— Жалуются на тебя, Никифор. Еще недавно в клубе кипела жизнь, а сейчас частенько замок… Видимо, гармошка не спасение, на курсы надо тебе поехать, а? Как ты смотришь?

— Да я стараюсь, Сергей Павлович… — насупившись, оправдывался Никифор.

— Давай вместе подумаем о работе. И о курсах тоже…

— Вот она, молва-то, — с ехидцей подытожил Чернышев, — впереди человека бежит… И кто это мог бы? Ты на это не обращай внимания — лес рубят, щепки летят…

В день отъезда Волнов купил в магазине бутылку коньяку и позвонил из ближайшего автомата в управление сельского хозяйства. На этот раз не старому приятелю, с которым разошелся в тот злополучный вечер, — его он в горячке вычеркнул не только из записной книжки, но и из сердца, — а заместителю начальника управления Курденко.

Волнов рассчитывал, что они поедут домой к Порфирию Ивановичу. Курденко, поправляя красивую, с проблесками седины шевелюру, сказал, что у него дома неважно, с женой он в ссоре вот уже с неделю, и лучше всего зайти в шашлычную.

За рюмкой коньяку Волнов еще раз поведал горестную историю о себе. И хотя Курденко все знал, тем не менее участливо выслушал все заново.

— Мы это поправим, — ободрял Курденко, с аппетитом запивая вином цыплят-табака. — Батов зарвался.

У Курденко были свои счеты с Батовым. Не забыл Порфирий Иванович, как однажды Батов не посчитался с его мнением и даже поставил его в неловкое положение перед секретарем обкома. И теперь, разгорячась от коньяка и вспоминая этот старый эпизод, Курденко с гневом таращил глаза на Волнова:

— Дружище, тебе бы надо первым-то! Не сработала тогда машина. Не могли протащить. Батов сильнее оказался, потому что меньше всего ошибок у него было.

— А у меня? Разве то, что я делал, — это мои личные ошибки? Я что, не те выполнял директивы? — взорвался было Волнов.

— Про тебя речь не идет, — медленно, растягивая слова и продолжая пережевывать цыпленка, сказал Курденко, — я сам из-за этого погорел, но дело опять не в этом. — Курденко вспоминал что-то. — Батов не боялся и отстаивал свою точку зрения иногда ценой собственной шкуры. На пленумах обкома шел на рожон… Как ни странно, а записалось ему это в актив.

«Так вот почему Батов стал первым, а не я», — подумал пьяно Волнов и потянулся к лимону. Взял ломтик, посыпал его молотым белоснежным сахаром. Сладостно втянул в себя лимонный запах.

— Только без нас, Волновых, все равно в сельском хозяйстве не обойтись, — сказал упрямо. — Батовы умеют лишь говорить да воспитывать себе подручных, вроде Русакова, а работать все равно нам. План давать все равно нам. В нас — корень!..

— Недооценивать Батова не советую…

Хоть и выпивши был Волнов, да голова работала вроде еще трезво. Слова Курденко запали.

— У Батова есть достоинство, — заметил Волнов и опять взял ломтик лимона. — Потрясающе чувствует время. Раньше я его уважал за это. И у себя держал. С людьми умеет еще… Объективно говоря, и этот самый Русаков — не дурак. Он действительно что-то ищет, смел. Но ему не хватает хорошего руководителя. Он слепой котенок, тыкается, тыкается. Порфирий Иванович, я ведь тоже не пьяный, понимаю, что севообороты — это не тяп-ляп… Но чем быстрее восстановить севообороты, тем охотнее земля будет родить. За хорошим урожаем гонюсь — он мне позарез нужен. Доказать хочу. Но всякие установки на местную инициативу разболтали колхозы. С трудом, неохотно восстанавливают севообороты. В этой ситуации и подумаешь. Дай поумничать Русакову, за ним все начнут умничать… А отчетность, а планы? Лучше уж где-то и хватить лишку, но нельзя пускать на самотек. — Волнов остановился, выпил свою рюмку и, не закусывая, продолжал: —В этом у нас главное разногласие с Батовым. Он хочет все пустить на сознательность — это же упрощение, непонимание. Ну, где она, сознательность? Меня пытаются убеждать, что, мол, она есть. Сознательное государственное понимание у председателей колхозов существует: не хотят они плохого колхозу! Но вот возьми ПТС. Где тут сознательность? Батовы ее выдумали! Председатели все, как один, высказались против ПТС! Только инженеры «Сельхозтехники» да экономисты района — за. Нет еще инженерского понимания на местах, Порфирий Иванович, нет его, вот что я скажу… И нельзя идти на поводу такой стихии. Проглотит живьем…

— Как там в песне-то, — Курденко откинулся на стул, расправив плечи, — как там в песне-то… Парней так много холостых, а я люблю женатого…

— С женатым вернее, — засмеялся Волнов.

— Вот что я тебе скажу, — проговорил Курденко, когда они выходили из шашлычной. — Ты, Волнов, держись. А выдержишь — войдешь в силу, секретарем райкома будешь. Хватка есть у тебя — я это давно знал. А ПТС — это идея! Я об этом и на бюро обкома говорил. Батову мы за то, что неодобряет, голову снимем.

Мокей сгребал крепкое янтарное зерно. Бежало оно сквозь пальцы, что вода. Запах мягкий, душистый, полевой. Брал янтарь дрожащими руками, держал в горсти — и светлело заскорузлое, обожженное солнцем и ветрами лицо, разглаживались серые, неуютные морщины, что под глазами, и на лбу, и на щеках, не к добру примостившиеся. Любит Мокей водить рукой по вороху зерна — ощущать каждое зернышко. А потом еще раз взять пшеницу в руки — сдуть легкое негодное зерно, случайную полову. Вот они — плотные, крепкие янтари — как не похвалиться! Наша, александровская! Не хуже кубанской, а то, может, и лучше!