Евгений Белянкин - Садыя

Сережа разрумянился:

— А я при чем?

— Убери бесстыжие глазищи — женись, и все. Для всякого свое время, перезреешь — копаться начнешь. Уж гулящая попадется, как в точку, не то от тебя, не то от другого народит.

— А я вот встречу сегодня Лильку и уезжаю… В командировку, горком посылает, Бадыгова.

Сережа торопился. Времени в обрез. А Лиля, как всегда, в неподходящее время приезжает. Не могла пораньше. Сколько было времени, походили бы, поболтали. Славка и то подшучивает: «Забыла тебя Лиля. Забыла черноглазая…»

— Не ворчи уж… Ой! Мишутка заплакал, Марья в магазин пошла, такие костюмчики вязаные продают.

В этот день у Сережи было много дел. Встретить Лилю, забежать в институт, в горком, позвонить Славке — тот очень просил.

Прямо закрутился. И все равно вышло все не так. Лиля приехала с опозданием на целых четыре часа.

— Понимаешь, вот тебе ключ. Я уезжаю. Ты не обижаешься?

— Так и будем разъезжаться, — улыбнулась Лиля, — ты в одну сторону, я — в другую.

Ну и Лилька! Язва…

Но тем не менее в автобусе, облокотившись на чемоданчик, он думал о ней. И разложив на коленях инструкцию и читая знакомые строки: «… пересмотреть проекты телефонизации промышленных новостроек…», — думал о ней. Еще думал о Садые — как просто и толково она ему разъяснила его задачу и совсем как со старым и близким знакомым посоветовалась: «А кого еще можно из молодых инженеров привлечь к этой работе?»

«Добрая, и взгляд у нее материнский, голос бархатный, и прервать трудно, льется, как родник, так и пил бы, пил…»

Для Сережи всегда казалось, раньше, конечно, что секретарь горкома и вообще всякий ответственный человек, наделенный властью, — строгий, недоступный… он не разговаривает, а выслушивает, не советуется, а только указывает.

Садыю он полюбил с первой встречи. Она для него была особенным человеком, особым секретарем.

— Скажи, — как-то он спросил Славика, — а мать твоя когда-нибудь плакала?

И когда услышал утвердительный ответ, даже растерялся: плачет?

Нет, Славкина мать человечная женщина, о ней писал Лиле в письмах, и та однажды приревновала: «Если у тебя новое увлечение… то я ставлю вопрос о наших взаимоотношениях…» Такое с мужчиной никогда не случается, а с женщиной всегда: женщина недоверчива и ревнива. Об этом Сережа слышал не раз, и от них же самих.

И теперь, перед своим приездом, Лилька прислала странное письмо: «Я думаю, что ты не будешь откладывать в долгий ящик женитьбу (хоть сегодня!)… Ведь знаешь, чтобы нам быть вместе, надо пройти немало препятствий (!), которые могут занять долгое время… Мы должны быть вместе, ты с образованием, работать умеешь, да и я не без рук…»

Как будто это и не Лилька писала. И выкрутилась же, приехала и выкрутилась.

— Не сердись, Сережа, просто так, делать нечего, я и марала, ради шутки.

Недаром ее в детстве звали Коза.

Но один инженер из их группы как-то сказал и другое: «Если девушка тебя любит, но тянет время, то обрати внимание на другой «предмет» — и у нее не хватит сил больше держаться. Даже стальные крепости в таких случаях сдаются; так уж — где хитра, а где и дура».

Вот, пойми характер женский.

А Лиля так и думала, что Садыя — девушка, до тех пор пока он не разъяснил, что дружит с ее сыном.

…Город давно остался позади. По бокам мерцали огоньки вышек, Сережа старался угадать огонек Андрея Петрова.

Телефон разбудил Марата. Но сон так владел им, что казалось, звонили в дверь. Приподнял голову. Из кухни донесся бой часов: полчетвертого. Прислушался. Встал и, шлепая босыми ногами, подошел, снял трубку.

— Мама, мама..

Садыя приподняла голову:

— Положи трубку и ложись. Я сейчас.

В одной ночной рубашке Садыя подошла к телефону:

— Ну?.. Да… машину.

— Мама, ты куда?

— Спи, сынок.

Садыя поспешно одевалась. И когда захлопнулась дверь за ней, Марат перескочил па постель к Славику. Тело брата было горячее, и он, прижавшись и обняв его, трепетно и душевно шептал:

— Славик…

— Ну что, что ты?

— Там что-то случилось… маме, может быть, опасно, а мы лежим здесь.

— Лежи и молчи, я спать хочу.

— Но там ведь тревога.

Славик и сам беспокоился, но не хотел показать этого:

— Так просто.

— Нет, не просто. Ты слышишь, гудки?

Ребята вскочили, носами прижались к стеклу.

— Я сейчас оденусь.

— Нет, не оденешься. И не пойдешь. Мать запретила.

Тетя Даша, загородив дверь, стояла, широкая и сильная, грудь ее чуть-чуть вздрагивала.

А гудок мягкой, тонкой струйкой пробивался в окно. Неслись по городу машины, зажигался в окнах свет, недоуменно вскакивали люди.

Ворота нефтеперегонного завода настежь. Машина Садыи ворвалась со строгим сигналом. Люди расступились, пропуская:

— Сама Бадыгова приехала.

И это быстро разнеслось по заводскому двору:

— Секретарь приехала.

Даже во дворе рабочие толком не знали, что случилось. Одни говорили, что пятый цех взлетел на воздух; другие — пожар в первом и пятом, мол, ничего не видно, все в клубах дыма; третьи — еще что-нибудь; но в общем все знали: большая опасность… и редкая, чуткая и гибкая цепочка из рабочих и милиции огородила эту опасность от всех лишних, ненужных.

— Наверно, вредительство.

— Какое вредительство, небось оплошность.

Опасность была предотвращена. Снято оцепление, и люди постепенно начали расходиться. И только группа инженеров еще находилась в цехе.

— Сечение проводов не соответствовало нагрузке, включили в соседнем цехе дополнительные агрегаты на испытание — провода загорелись.

Начальник пожарной команды на прощание шутил;

— Ну и тетя вахтер! Набрала номер и молчит. Ей дежурный — алло, алло… А она свое: Матрена я…

Приехала домой Садыя перед рассветом. Ребята, одетые и бледные, сидели за столом в строгом молчании.

— Я так переволновался, мам…

— Марат, а еще герой… Марш все спать! Никаких разговоров, спать!

Ребята молча и неохотно подчинились приказанию. Садыя разделась и только сейчас поняла, как напряжены все нервы. Сон был глубоким, но коротким.

Раннее утро; тетя Даша ходила на цыпочках.

Но Садыя уже встала.

— Не беспокойся, я сама… — И ласково обняла тетю Дашу. — Как я рада, что ты всегда с нами. Я так спокойна за ребят.

Ребята спали непробудным сном. Садыя прошла и, постояв над Маратом, поправила одеяло, подняла свисавшую с дивана руку.

Лето Марат отдыхал в Набережных Челнах, у родственников. Приехал загоревший под камским солнцем, округлившийся и повзрослевший. В первый же день по приезде пошел искать Борьку. За лето истосковались, накопили кучу ребячьих новостей и радостей.

— Я тебе должен одну штуку показать, — сказал Борька и потащил приятеля за собой. Дорогой ребята случайно увидели Аболонского и Ксеню. Спрятались, чтобы не повстречаться; выглядывали зверьками. У Марата сильно билось сердце. Ему так и хотелось крикнуть: «Ксеня, тетя Ксеня, почему ты нас забыла?» Но с тех пор как Ксеня перестала к ним ходить, он понял, что она чем-то плохая и чем-то принесла горе его матери, — и он стал ее чуждаться. Марат с интересом вслушивался. Обрывки разговора и упоминания о матери насторожили его. Горячечно возбужденная Ксеня и холодный, равнодушный Аболонский были в ссоре.