Мария Верниковская - Ненаписанные страницы

— Не трудно любую работу сделать, к этому мы привыкли. Работой живем, — горячо говорил Орликов. — Конечно, инженеру легче. Когда печи идут горячее, дают чугуна больше, никто не чувствует этого так сильно, как мы, горновые.

Каждый выступающий представился Вере Михайловне солдатом цехового фронта. Вместе они являли силу, которая могла взять любой подъем, противостоять любой демагогии. Может быть, это почувствовал и Барковский. Всегда на собрании принимавший позу надменного молчальника, на этот раз он не выдержал и попросил слова.

— Человечество еще не определило границ достижимого ни в одной области науки и техники, — в своей неизменной манере начал он. — Тем более не определены эти границы в доменной практике. Новые открытия свершаются не у горна печи, а в исследовательских институтах и лабораториях.

— Примитивные цеховые опыты не могут сегодня дать тонны чугуна, а мы, как здесь говорилось, должны давать чугун, — с деланным спокойствием продолжал он. — Опыты мешают, ведут к авариям.

Он перехватил взгляд Гущина, смотревшего на него с любопытством, и заговорил увереннее:

— Да, участившиеся аварии в цехе связаны с опытами, хотя виновники их не наказаны, а продолжают ходить в любимчиках.

Не скрывая усмешки, он смотрел теперь в упор на сидевшего неподалеку от сцены Кирилла Озерова. Бартенев, сложив на груди руки и упираясь жестким подбородком в грудь, казалось, не слышал Барковского. Кирилл же Озеров растерянно опустил голову. Что-то колыхнулось тогда у Костровой в груди и толкнуло ее к трибуне.

Она не задумывалась над тем, что скажет. Гнев, возмущение подсказывали ей слова, которыми хотелось отхлестать Барковского.

— На войне мы видели лицо врага и стреляли по нему сразу, — сказала она и почувствовала, как в зал упала тишина. Не та, гнетущая, придавливавшая плечи, а та особая тишина, готовая в любую минуту взорваться шквалом гневных голосов: — Да, стреляли в упор, — повторила она и взглянула на оторопевшего Барковского.

— Не бойтесь, я не зачислю вас в стан врагов, — сказала она, — но сегодня мы тоже в атаке. Мы атакуем трудности, оставленные нам войной. Их атакует и Кирилл Озеров. Почему же вы, Барковский, не среди атакующих?

На этот раз он не осмелился усмехнуться ей в лицо, и она продолжала говорить, обращаясь теперь ко всем. Ей хотелось, чтоб ее слова заставили подтянуться тех, кто еще подобно Барковскому, Дроботову не очень-то охотно подставлял лицо горячему воздуху доменных печей; тех, кто не прочь был на смене позабавить друг друга анекдотом, непристойной шуткой.

— Будущее можно приблизить только широким шагом, — проговорила Вера Михайловна и тут же поняла: опять не те слова. Слишком громкие и оттого пустые. И она сказала: — Мы теперь многое можем: грамотно работать, создавать новую технологию, проводить опыты. Каждый из нас может ошибаться, но не отступать.

Ей дружно захлопали темными, с затвердевшими буграми ладонями. Весело, с каким-то озорным огоньком в глазах смотрел на нее Бартенев. После собрания к ней подошел Рогов.

— Зачем меня-то сюда притащили? Тут и разговора о руде не было!

— Это не значит, что разговор о руде не состоялся у нас с вами, — сказал подошедший Бартенев, глядя сверху вниз на маленького Рогова, и увлек его в свой кабинет.

Кострова возвращалась домой с Гущиным в его машине. На улице шел обложной дождь и перед глазами все расплывалось в мутной ночи. Но на душе у Веры Михайловны было легко. Она доверчиво призналась Гущину:

— Я очень волновалась сегодня. Многого ждала от этого собрания и не ошиблась. Пусть не по повестке дня. — Она покосилась на парторга. — Вы заметили: повестку изменили не выступающие, а Бартенев, и, пожалуй, правильно сделал?

— Опять ты начинаешь на него молиться, — недовольно отозвался Гущин, — а мне, откровенно говоря, не понравился его доклад. Никакой политической окраски.

— Лозунгами не говорил? Да? — запальчиво возразила она.

— Во всяком случае обязан был поставить политическую задачу. Это точно.

Она упрямо мотнула головой:

— Значит, ему следовало начать так: «На данном этапе, товарищи, главной политической задачей является…»

— Может, и не так, но что-то в этом роде. Ты ведь нашла политический язык, а ему не хватает партийного духа, — повторил Гущин, откидываясь на спинку сиденья.

Она почувствовала усталость в его голосе и подумала, что ему по долгу службы надо каждому выступлению, каждому собранию давать оценку. А это совсем нелегко. И что, может быть, от частых собраний и речей в нем самом ослабло биение живой человеческой души? Но вслух, словно самой себе, сказала:

— Я не знаю, сколько процентов партийности было сегодня в выступлениях Бартенева и других, но я знаю, что чугуна теперь будет больше.

Она не видела в темноте выражения его лица, но ей показалось, что он как будто приподнялся на сиденье, прислушиваясь к ее словам.

Люди живут не только работой. Дома их ждут жены, дети, привычные вещи и свои домашние заботы. Но и там тоже надо проявлять партийность. Надев чистые рубахи, смыв с лица графитовую пыль, доменщики не враз освобождались от цеховых дум. В тот вечер Павел Иванович Буревой, придя домой, не сразу сел за ужин. Он, не торопясь умылся, переоделся и опустился на диван с книгой. Это очень рассердило Евдокию Ивановну, она только что вынула из кипящей воды пельмени и ждала его к столу. Павел Иванович на ее упреки отмахнулся и нехотя взялся за вилку, не выпуская из рук книги. В тишине щелкнула задвижка в холостяцкой комнате Кирилла Озерова, и Павел Иванович вскинул голову:

— Кличь-ка его на пельмени, — обратился он к жене.

Евдокия Ивановна и до порога дойти не успела, как Кирилл сам постучался в дверь. Они с удивлением всматривались в его лицо. На смуглой коже темнели глазные впадины и сверкали белые зубы. Медленно, с трудом Кирилл выдавил из себя:

— Вот в любимчики попал, тетя Дуся. Как в герои вышел. — Отяжелевшей походкой он прошел к столу и небрежно бросился на сиденье стула. Только тут Буревые заметили, что Кирилл пьян. Если б Озеров пел, отстукивал трепака, — это меньше поразило бы Павла Ивановича, чем бледное отрешенное лицо Кирилла с капельками холодного пота на лбу. Но старый мастер не выказал своего смятения:

— Налей ему крепкого чая, чтоб в себя пришел, — сердито сказал Павел Иванович.

Почти насильно Кирилла заставили выпить стакан чаю, после чего он долго сидел на стуле, качаясь, как маятник, и повторял:

— В любимчики, значит, Озеров вышел. А я-то, дурак, переживал за Кравцова, этого неуча, балбеса? За Бартенева тоже переживал. Хороший ведь мужик он. Свежим ветром отдает… А чего хотят от него… Дроботов чего хочет от него? Почему его не любит этот увалень… Ходит всегда руки в брюки, раскачиваясь!.. Так и хочется пнуть его коленом в зад… А Негин… барин… вот он кто — ба-рин. Много его в цехе видите? А? Где же справедливость?