Мария Верниковская - Ненаписанные страницы

— Гуленко, — позвал он громко. Дверь приоткрылась, и в щели показалась рыжеусая голова мастера.

— Прошу вас, — обратился к нему Бартенев, — займите мое место и продолжайте разбор темы.

— Это можно, — спокойно согласился Гуленко и деловито вступил в комнату.

Бартенев попросил Феню Алексеевну вызвать Верховцева, готовившего черновые чертежи по ремонту, и известить Кострову о приходе Лобова.

Феня Алексеевна теперь заметно проявляла живой интерес ко всему, что касалось цеха, и хотя по-прежнему тщательно следила за собой, но делала это больше по привычке, чем из побуждений кокетства. Часто после работы она добровольно брала на себя обязанности цехового инструктора по жалобам, шла на квартиры доменщиков, разбиралась в их просьбах, заявлениях и докладывала Бартеневу обо всем обстоятельно. Он выслушивал ее внимательно и тут же принимал решения, часто соглашаясь с тем, что советовала Феня Алексеевна.

Однажды Бартенев, когда она снова попыталась к нему кого-то не впустить, задержав ее в кабинете, сказал:

— К вам первой обращается посетитель. Он как бы через вас смотрит на начальника цеха. Ответите грубо, заставите ждать в приемной — человек сделает вывод, что начальник хам и бюрократ. Не найдете нужной бумажки, человек сделает вывод, что у нас нет порядка. — Стараясь смягчить слова улыбкой, он закончил: — Хороший секретарь создает хорошую атмосферу цеха.

Феня Алексеевна и при Лешеве считала себя первым лицом в цехе, но тогда вкладывалось в это понятие что-то совсем другое, о чем теперь не хотелось вспоминать. Иногда ей казалось, что она будто вновь объявилась в цехе, но уже не только личным секретарем начальника, а в какой-то иной роли, от которой тоже зависит план.

Когда Верховцев появился в кабинете, неся в охапке, как дрова, белые валики чертежей, Лобов, снимая пальто и небрежно кладя его на диван, встретил его словами:

— Ну, показывайте свою работу, главный конструктор.

Из большой кучи листов ватмана Бартенев сам вытянул то, что требовалось, и стал объяснять. Многие узлы предполагалось не только обновить, но изменить их конструкцию.

— А вы учли, что вам отводятся обычные сроки ремонта — десять дней? — спросил Лобов.

Бартенев разогнулся над столом, расстегнул ворот рубашки и расслабил галстук.

— Применим военную тактику — быстроту и натиск, — проговорил он, поворачивая голову к дверям, в которых показалась Кострова.

— Я не помешала? — проговорила она, подходя к столу и вопросительно глядя на всех.

— Конечно, нет, — Лобов протянул ей руку и уступил место рядом.

Ей не хотелось мешать им, и она отошла к окну. В своей обычной манере — медленно, точно выражая мысли, Бартенев пояснял принцип работы печи на высоком давлении. Раза два он выпрямлялся, взглядывая на директора, и, убедившись, что его понимают, продолжал рассказ. Кострова, слушая, снова поражалась его умению просто, предельно кратко излагать самые сложные технические понятия.

Верховцев с чуткой настороженностью следил за лицом директора. Если бы Лобову вздумалось отвергнуть хоть один чертеж, Верховцев немедленно вступил бы в бой за идею. Он выставил даже вперед ногу и подался всем туловищем к Лобову, как будто ему уже предстояло идти врукопашную. Но Лобов, склонив голову, серьезно слушал, стараясь составить себе определенное понятие о новом режиме печи. Когда Бартенев закончил, он с выражением озабоченности сказал:

— Нужна рекомендация. Скажу Негину, пусть собирает технический совет. Потом обратимся за разрешением в правительство.

— Как? — вырвалось у Костровой.

— Да, да, — проговорил Лобов. — Нужно разрешение Москвы. Руководим масштабами, но сами ничего не решаем, — он широко развел руками.

— Но министр… — начал Бартенев.

— А что министр? — Лобов слегка нахмурился. — Понимает, но тоже вот не решает. Правда, когда министр понимает, можно пробивать.

— Конечно, надо пробивать, — запальчиво проговорил Верховцев.

Лобов взглянул на инженера и ободряюще кивнул ему:

— Будем пробивать. Без драки не проживешь, это, между прочим, вот Ленин сказал.

Он быстро оделся, простился со всеми и ушел. Когда за ним закрылась дверь, Верховцев тревожно посмотрел на Бартенева:

— А если Москва не разрешит?

— Печь сама выдаст визу.

— Каким образом?

— Ремонта она все равно потребует.

Бартенев говорил спокойно, и, глядя на него, Кострома снова подивилась тому, как он умеет владеть собой. Вероятно, его не меньше, чем Верховцева, тревожил вопрос об отношении Москвы к идее высокого давления, но он говорил, не колеблясь:

— Печь не сбросит узды, она нас не подведет.

Облокотившись руками на спинку стула, чуть улыбаясь, он казался совершенно уверенным в исходе дела. Заметив, что Вера Михайловна испытующе смотрит на него, он подвинул к ней стул и шутливо сказал:

— При высоком начальстве можно и постоять, а сейчас садитесь и помогите составить нам график ремонта.

Все это Бартенев проговорил, не пряча улыбки, но когда отвернулся, лицо его вновь стало задумчивым. Составление графика заняло немного времени. У Костровой не было опыта и практики в этом, но Бартенев часто поднимал на нее взгляд, желая узнать ее мнение. Когда все было закончено, Верховцев, складывая в трубку чертежи, вдруг обратился к Бартеневу:

— Назначьте меня на ремонт прорабом.

— Нет, прорабом буду я, — усмехаясь возразил Бартенев, — а вы будете моим помощником.

Бартенев не часто был в таком добродушном настроении. Вера Михайловна приписала это удачно законченной подготовке по переводу печи на новый режим. Энтузиазмом горело и лицо Верховцева. Ведь эти полсотни чертежей почти все были выполнены его руками.

— А кем мне оформиться на ремонте? — в том же шутливом тоне спросила она.

— Кем? — переспросил Бартенев, глядя на нее долгим взглядом. — Огнестойкостью, — медленно и значительно проговорил он.

Что он имел в виду, когда говорил это? Призывал ее к мужеству? Предупреждал о драке, без которой, наверно, не проживешь?

В бледном, почти синем рассвете за окном вагона мелькнула у дороги оцепеневшая в дреме одинокая березка. Поезд умчался, окутав ее шлейфом сизого дыма. Невольно подумалось, что в дороге, как бы много километров ни прошел, ни проехал, запоминаешь не серое однообразное шоссе, а дерево у откоса, поле, засеянное горохом, крутой спуск, поворот к лесу.

На длинном житейском пути свои вешки: даты рождений и потерь близких, дни встреч и расставаний. Иногда время стирает их из памяти. Но если встретился человек, который что-то всколыхнул в тебе, сумел заставить радоваться, глубоко переживать, — он остается навсегда в каком-то уголочке мозга и души. И чем богаче такими встречами жизнь человека, тем больше незримых, но живых вешек в памяти.