Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

Храповцы замерзали в своих землянушках и каждую ночь всё с большей смелостью пытались разворовать узкоколейку. Адеев что-то замышлял и все время околачивался по баракам. Леднев не хотел работать тем темпом, какого требовало положение.

Тысяча шпал из-под узкоколейки на пятьдесят отапливаемых точек, среди которых кухня и кипятильник, — сущий пустяк, их скоро сожгли, а обещанные печки не прибывали, и хозяином на разъезде снова сделался мороз.

Шура снова явилась к Ледневу. Он играл в шахматы с кассиром.

— Опять совещание? — спросил инженер, поглядев на запыхавшуюся женщину одним глазом. — С меня на сегодня достаточно: я выдержал два совещания и проглотил с тонну махорочного дыму.

Как бы невзначай Шура перепутала фигуры на шахматной доске. Леднев рывком выпрямил спину. Шура отвернулась и начала рассматривать вышивки на кошме.

— Я помню, я сию минуту расставлю, — залепетал смущенный таким неуважением к начальнику кассир. — А может быть, потом доиграем? — спохватился он. — Я приду попоздней.

— Потом, — ответила Шура вместо Леднева, и кассир ушел.

— Вы что-то должны сделать! — начала она.

— Кто вы такая? Кто вам дал право поступать так? — Леднев высокомерно поднял голову, на которой, так Шуре показалось, зашевелилась и зашуршала щетина волос.

— Жизнь, — коротко бросила Шура.

— Что — жизнь? — переспросил Леднев.

— Жизнь дала мне это право.

— Ваша фамильярность перешла все границы. Оставьте мою юрту!

Шуре опять показалось, что его волосы задвигались, как иглы ежа.

— Я не могу уйти, я устала. — Она усмехнулась одной верхней губой, обсыпанной подтаявшими снежинками, и поудобней села на скатанную кошму. — Вы напрасно думаете, что я действую от себя и по какому-то праву любви. Вас я даже и немножко не люблю. Не ждите, адеевская история не повторится. Мы не возьмем ваших полномочий, мы их будем возвращать вам до тех пор…

— Можете не договаривать. — Леднев вставил в ухо мизинец и завертел им. — Что вам нужно? Дрова? Я сжег последнюю корзину, чтобы обогреть вас.

— Разберите землянушки храповцев! Сколько там срубов, полов, потолков, дверей, — и все украдено у нас!

— Не пойман — не вор. Вы забываете, что водку и любовь большинство наших рабочих получает там. Храповка неизбывна, это — тень нашего времени.

— Тогда, значит, да здравствует?!

— Может, и не здравствует, но… легче волосы всем выщипать.

— До свиданья! — Шура протянула руку. — Мне все больше хочется наказать вас, вплоть до хорошей высидки в тюрьме.

— Знаю, вижу. — Леднев задержал руку Шуры. — Если бы… целый ряд всяческих «если бы»… Видите, как обидно некстати влюбляюсь я?!

— Скучно, не повторяйтесь! — Она высвободила руку.

— Не хотите посидеть, идете, моя прекрасная жрица?

— Как, что? — Шура полуобернулась.

Леднев смеялся.

— Я тут как-то думал о вас и убедился, что вы жрица, великолепная в своем идолопоклонстве жрица. Я завидую вашему богу. Он-то и вклинился между нами.

— При чем тут какой-то бог!

— Не какой-то, а очень определенный.

— Именно?

— Ваше увлечение строительством, вообще не женскими делами.

— Приходится, если мужики кругом вроде вас — бездельники.

— И все-таки…

Но Шура не стала дослушивать, отмахнулась, точно слова Леднева были надоедливыми слепнями, и, сильно откинувшись назад, пошла тихонько, осторожно к Брехаловке. Она снова была беременна.

Поблизости щелкнул выстрел. Шура сдвинула на затылок треух и начала оглядывать вечернюю нахлобученную морозным туманом степь. Заметила в снегах темное, приближающееся к ней пятно. Прянула с тропинки и увязла в сугробе. Пятно зашевелилось энергичней и быстро подходило к Шуре. Она, надернув треух, сунулась головой в снег.

Скрипели шаги, слышалось шумное дыхание, а Шура ничего не делала для своей защиты: страх был настолько велик, что подавил не только последние крохи самообладания, но и инстинкт самозащиты. Когда шаги заскрипели совсем близко, Шура, точно подтолкнутая кем-то, выскочила на тропинку прямо на руки подошедшему Адееву.

— А, отделалась, — прогудел он с хохотком. — Ну, пойдем! Твой дома?

— Я за его хвост не держусь.

— За другой схватилась! Сейчас где сидела? Хорошего компаньона выбрала! Я это поставлю тебе в счет.

— Ты можешь и еще кое-что поставить: переписала весь твой замечательный архив и увезла на участок. — Она говорила резко, зло, недавний страх сменился дерзостью. — А ты, дурак, принял меня, да еще в рабочком, сам себе раскинул сеть и сам же в нее закатался. А я тебя, лежачего, цоп — и к ответу!

— Постой! — Адеев схватил Шуру за руку. — Ты и затеяла всю бучу?

— Не хватай! — Шура погрозила кулаком. — Я. Не думал? Где тебе, дураку! Вместо того чтобы запирать меня в рабочкоме, ты бы лучше поухаживал. Я тебя постараюсь запереть шофером на ледневскую машину. Мы будем у тебя за спиной… А ты слюньки пускай!

— Этот номер не пройдет! Да ты брешешь, баба! Леднева ты не выгораживай. Может, и ты подкусывала, только главный пес — он.

— А повозить тебе нас придется! — Шура молодцевато сдвинула треух на затылок и засмеялась в хмурое лицо Адеева: — При-дет-ся! И в тюрьме посидеть придется!

— За что? — удивился он.

— За выстрел в меня.

— Это не я стрелял, это храповцы. Это было с другой стороны.

— Я предупреждаю… — начал Адеев в Брехаловке прежним тоном всемогущего владыки. — На разъезде останется старый рабочком, высшие органы восстановят его, а все бузотеры и ледневские прихвостни полетят к черту. Мне жалко машинистов. Они — ребята сходственные, им простится, если они перестанут покрывать того контрреволюционера.

— С чего ты вдруг полюбил машинистов? — спросила Шура.

— Жена, погоди! — остановил ее Грохотов. — Дай человеку высказаться.

— Ты сам знаешь, за поддержку чуждых элементов по головке не гладят, — продолжал Адеев.

— Поэтому-то мы тебя и вытряхнули. Может, ты и не чуждый, зато вредный. — Грохотов уткнулся в газету. — А с Ледневым мы и без тебя управимся.

— Это я вижу, давно вижу. — Адеев щелкнул пальцами, кивнул на Шуру. — Он не дурак отказываться от таких кусочков, — и выбежал из Брехаловки, оставив дверь распахнутой настежь.

— Сукин сын! — прокричал Грохотов в пролет двери. — Я тебе заткну глотку! — Он несколько раз обежал вокруг печки, потом остановился перед женой, которая плакала, прислонившись к стене.

— Есть у этого хама какие-нибудь основания? Ты дала какой-нибудь повод?

Шура вцепилась пальцами в паз и начала выщипывать мох. Грохотов постоял, подождал ответа и, не дождавшись, отошел к плите, на горячей спине которой жарились и начинали подгорать ломтики хлеба.

— Основания, поводы… — Шура смахнула слезы и шагнула к мужу. — Конечно, есть. Когда-то ты сам обвинял меня в том же, а поводов было меньше. Разве тут нужны поводы? Была бы злая воля да нахальство. Я встречаюсь с Ледневым, встречаюсь и с Адеевым и еще со многими: такая служба.