Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

Перестук топоров и ворчание пил затихли.

Исключенные шоферы, боясь обнаружить свою связь с прогульщиками, перебрались на соседний разъезд.

Плотники валялись около барака на песке, грели животы, спины и подтрунивали над собой:

— Долежимся, возьмут нас в дубинки, как это про буржуев в газетах расписывают.

Мимо идущие рабочие по-разному относились к прогульщикам. Одни, не скрывая ненависти, плевались в сторону плотников и кричали:

— Лодыри, жмоты! Шпана сезонная!

Другие останавливались, выспрашивали:

— Ну, как, сдаются? Много ли процентов вылежали, пятьдесят? — И посмеивались: — Лежите, все сто прибавят.

Плотников мало беспокоило отношение к ним рабочих, но отношение администрации и рабочкома волновало сильно. Они постоянно перебрасывались озабоченными взглядами и словечками:

— Не идут, упрямятся.

— Чай, все телефонят.

Всякое появление ответственных лиц одновременно и радовало и пугало плотников:

— Знать, к нам. Что-то бог даст, много ли надбавят.

— Надбавят… Накладут по шее и выгонят.

Начальствующие и ответственные появлялись и молча проходили мимо, точно плотники были не людьми, а бревнами, точно не нужны были склады и бараки.

Это полнейшее невнимание начальствующих было рассчитано, им хотели пробудить у плотников тревогу и желание поскорей выяснить свое положение.

Участок никак не мог отказаться от плотников: постройка домов, бараков, складов отставала от плана, к тому же в главном управлении все больше и больше говорили о досрочном окончании дороги, а это потребовало бы новые тысячи рабочих и новое жилье. И повышение оплаты плотникам было крайне нежелательно: оно повлекло бы повышение всем прочим категориям рабочих и взорвало бы все расчеты.

Елкин не видел иного выхода, как давление на плотников со стороны рабочкома, и отправился к Козинову.

— Как вы смотрите на плотничьи дела? — спросил он.

Козинов цыкнул желтой махорочной слюной и расщепленными ладошками вздыбил сильно отросшие волосы (ему было некогда ни побриться, ни постричься).

— Табак дело, табак!

— У них, может быть, особые условия, где-нибудь неустроенные, голодные семьи?

Козинов придвинулся к Елкину вплотную и заговорил с жаром:

— Голодные семьи?.. Ерунда! Здесь не голодные семьи, а свинья в колеса пятилетки, вымогательство! Здесь нужно ушки на макушку. Оступись чуть-чуть, дай рвачам палец, они слопают нас живьем.

Раздался телефонный звонок. Фомин звал Козинова и Елкина в партком.

— Обсудим, как быть с плотниками. — Фомин оглядел всех сидящих и остановил глаза на Елкине.

Инженер, предполагая, что партком выскажется за прибавку, начал подробно с цифрами доказывать, что нельзя повышать оплату. Не пятьдесят процентов, а двадцать, даже десять составят несколько миллионов перерасхода.

— Но ведь и силой удержать я никого не могу: труд у нас свободный.

Фомин хмыкнул:

— Вы как будто жалеете об этом?

— Да, в моем положенье, на сей раз… В общем, я бессилен. Агитировать не умею.

— Надо научиться, — заметил Фомин. — Советский инженер должен не только строить, но и агитировать.

Бригадир Гусев посоветовал набрать новую артель — всем рвачам показать, что им не дадут полакомиться длинным рублем. Козинов — попробовать уговор.

— Да, уговор, агитация, — согласился Фомин, сильно подался туловищем навстречу Козинову и грудью сдвинул стол. — Ускорение темпов, смычка на год раньше намеченного срока, удешевление строительства — вот что диктует нам генеральная линия партии. Отсюда и пойдем. Никаких надбавок: плотники получают свое. Никаких уходов. Кто они? Конечно, не классовые враги. Несознательная, отсталая крестьянская стихия. Мы должны ее завоевать. Я уверен, что виноват не только Бурдин, а и уволенные шоферы: плотничья заварушка подозрительно совпадает с их увольнением. Атаку начнет Козинов. Он знает, как говорить с колеблющимся элементом. В случае неудачи установит связь плотников с шоферами-вредителями и храпами явными. А там посмотрим.

Козинова Фомин задержал у себя, прочих отпустил. Елкин всю дорогу от парткома до конторы расхваливал Фомина Гусеву:

— Какой приятный молодой человек. Мне он положительно нравится: ни паники, ни злости. Где вырабатываются такие складные и ясные умы?

— На заводах, — отозвался Гусев.

Вечером, когда все плотники собрались в свою палатку спать, к ним зашел Козинов, поздоровался и спросил неопределенно:

— Ну, как?

— А что — как? — спросили его.

— Живете, работаете. Я не знаю, что делаете. Люди говорят: бастуете.

— Зря говорят, — раздались голоса. — Так они из нас невесть что сделают.

— А кто же вы, если не забастовщики? — Козинов уселся для долгого разговора, пустил по кругу пачку папирос.

— Уволенные.

— Кем, когда? Вот не слыхал, — удивился Козинов.

— А не ты ли уволил. Ты да Елкин.

— Это — чушь, никто не увольнял.

— Определенно уволили малой зарплатой. Так что мы — никакие не забастовщики, не прогульщики.

— Тогда почему не ходите на работу, надеетесь у рвать?

— Ни на что мы, товарищ, не надеемся. Завтра домой. Пять рублей за всяко время и на всяком месте выгоним. Тебе дорого кажется, тогда до свиданья!

— Именно хотите урвать! Сорок копеек обед, двенадцать копеек хлеб, восемь копеек махорка. Кладу все восемь, хоть и никакой скотине не сожрать за день целую осьмушку. Чай-сахар гривенник. Обувка-одевка копеек двадцать. Спектакли и кино бесплатно. Проезд будет даровой. — Он повысил голос. — Из пяти рублей выбросить девять гривен, ну рубль, больше рубля человеку воздержанному девать некуда, — четыре рубля ежедневно чистого заработка! И еще мало? Это уж — рвачество! С кого? Со своих же товарищей рабочих, с рабочего государства!

— Товарищ, не пугай! — крикнул Бурдин и начал пробираться к Козинову. — Рвачи мы? Гони нас! Не хочешь? За пять рвачи хороши, а прибавку потребовали, враги стали?! Ты, товарищ, не обманывай, не завинчивай нам головы! Сам папиросы жрешь, а плотнику махорку. Двугривенный кладешь на обужу-одежу, да я одного хвартука в день на двугривенный изорву. Посчитай как следует, и вся пятерка выйдет, а семье шиш! Самих к зиме по шее, — сезонник, мол, катись к бабе, зиму мы не работаем.

Козинов ссылался на землекопов, на казахов, сторожей, которые зарабатывали меньше, но плотники не сдавались, а зачисление их в разряд рвачей считали оскорблением и ложью.

Козинов истратил весь запас доводов и ушел озлобленный. Ему не хотелось прибегать к последнему средству — обвинить плотников в преднамеренном срыве строительства, но приходилось хвататься за него, пока они не сбежали.

На другой день он снова был у плотников. Свои обвинения высказывал не прямо, а как бы невзначай вплетал в доброжелательные советы и разъяснения.