Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

— Умный пастух идет за стадом, а глупый убегает вперед, — но подчинился.

Шли от одного вонючего колодца к другому, через заставы колючих кустарников, по осыпающимся барханам, под визги и уханье ураганных ветров.

Погонщики сравнительно легко переносили все испытания и неудобства. Тряска не вызывала ломоты в костях, загорелые лица не боялись солнца, невзыскательные глотки принимали любую — и теплую, и соленую, и гнилую — воду; они были детьми неуютной пустыни и носили в себе ее беспредельную живучесть.

Но Грохотовы приняли уйму мучений. Особенно страдала Шура: неотступная тошнота переворачивала ее внутренности; на обожженных солнцем лице, руках и шее вздулись водянистые пузыри; жажда колючим комом перекатывалась в горле; духота высасывала остатки сил. Она старалась бороться — заставляла себя разглядывать однообразную, но все же изменчивую картину песков, краски неба, миражи, прислушиваться к унылым песням погонщиков, но только сильней истаивала в этой борьбе. На четвертый день слабость достигла высшей точки — Шура два раза лишалась сознания и скатывалась с верблюда на песок.

Грохотов был вне себя. Он вообразил, что жена непременно умрет, каялся, что необдуманно пустился в рискованное предприятие, ругал ни в чем не повинного караванщика и гадал: идти ли дальше, повернуть ли обратно. Впереди было два дня пути, а позади четыре, и поэтому шли вперед.

Утром пятого дня Шура заметила перемену — уменьшилась тошнота, не так мучила жажда, опали волдыри и прояснился мозг, будто весь организм подвинтили, он стал бодрей и менее чувствителен к неудобствам.

Оставался последний переход. Тропа с каждым шагом падала в низину, чаще встречались черные безлистые коряги саксаула. Шура настолько освоилась с новым видом передвижения, что ехала на отдельном верблюде, не боясь слететь. Ее беспокоило другое — как быть с водкой, которую везли погонщики. Она подозвала мужа и сказала:

— Я думаю отнять.

— А ты кто им? Сиди и помалкивай, не путайся в мои дела!

Шуре захотелось сказать, что она-то и может, и должна, и будет вести дело, а он… расписываться в ведомости, но сдержалась и всего только сказала:

— А что ты сделаешь, если отниму?

— Отправлю с обратным караваном.

Ей стало весело, еще больше захотелось исполнить задуманное, и она крикнула караванщику:

— Эй, бабай, остановись!

Муж схватил ее за руку и зашипел:

— Сумасшедшая! Они же разорвут тебя.

Шура высвободила руку.

— Я имею полномочия от Елкина, я еду заготовлять, а ты так себе, на курорт, и расписываться в ведомости.

Караван остановился.

Шура велела караванщику развязать торбу. Он удивленно, но без запинки развязал.

— Есть водка? — спросила она. — Давай сюда!

У караванщика оказалось три бутылки. Шура бросила их в коряжистый куст саксаула, таким же способом она освободила от водки и торбы других погонщиков.

Прибыли на место — в чащу засохших деревьев, где на полянке стояла выгоревшая под солнцем, принявшая желтоватую окраску песков палатка для рабочих и белая юрта для ответственного лица.

Когда Грохотовы остались вдвоем в юрте, муж спросил:

— Кто же из нас будет служить? Одним словом, я не понимаю, кто я и кто ты?

Шура осмотрела, хорошо ли прикрыта юрта, потом, по возможности смягчая неприятность положения, в котором оказался муж, передала свой разговор с Елкиным.

— Дьявольская штука! И ты согласилась? Что же я, муж при жене? Подставное лицо? Все привыкли считать меня за начальство, и вдруг — жена отнимает водку, а я молчу!

— Ну и отнимал бы. Мы не пьянствовать приехали. Надоело, довольно носиться с тобой! Отняла водку, какая беда! Если уж необходимо, то уплачу им из своих. А ты говори прямо: пьешь, не пьешь? Она перерыла юрту и на полу под кошмой нашла бутылку, спрятанную Вагановым от самого себя. — Вот ставлю перед тобой. Если хочешь бороться по-настоящему, не будешь. А запьешь, туда и дорога! — У нее от волнения дрожали плечи и руки, глаза поблескивали злой решимостью, вспухшие, потрескавшиеся губы дергались.

Муж взял тюк с постелью и лег на него, закрыв лицо фуражкой.

Пришел рабочий и спросил, насмешливо поглядывая на Шуру:

— Товарищи, кто у вас начальник?

Грохотов вскочил, тряхнул упавшими на лоб волосами, отбросил их назад и крикнул:

— Она. А тебе это неизвестно?

— Да говорили, вроде она, — промямлил рабочий, — только и про тебя говорили.

— Напрасно… Она водку отняла, она и все делать будет.

— Да, товарищ. А в чем дело? — Шура придвинулась к рабочему. — Я немножко отдохну и приду в палатку.

— Насчет водки-то как, мы ведь деньги посылали?

— Никак, товарищ! Здесь пить нельзя, деньги получишь обратно.

Рабочий ушел.

Грохотов прислушался к снаряжающемуся в обратный путь каравану, затем откупорил бутылку, половину выпил, остаток сунул в карман, передал жене казенные деньги, попросил расписку и сказал:

— Я поехал, прощай!

— Счастливого пути! — отозвалась жена.

— Ты не боишься?

— Дай-ка револьвер!

Он подал оружие и патроны, выданные ему милицией. Она дала расписку.

— Ну, поцелуемся в последний раз?! — сказал он неуверенно.

Она, невысокая, подняла к нему, высокому, свое измученное лицо.

Оставшись одна, Шура закрылась в юрте и омыла слезами все пережитое за время семейной жизни.

Шура перелистывала старые дела в надежде понять обстановку, в которую попала.

Ваганов достаточно аккуратно вел записи, и ей скоро открылась вся нехитрая механика заготовок — обмеры собранного саксаула, выдача заработка рабочим и… никаких взысканий за лень и прогулы.

Кухарь, седой казах, с темными оспенными рытвинами на лице и руках, принес обед и сел на пол у входа.

— Кушай, я буду ждать, — сказал он и крякнул, намекая, что хочет поговорить.

— Бабай, как у нас с продуктами? — спросила Шура, хотя забота о продуктах не входила в ее обязанности, рабочие кормились самостоятельно. Но ей тоже хотелось поговорить.

— Хлеб есь, чай-сахар есь, табак есь, рис есь, барашков пригонят. — Помолчал и добавил тише: — Водка есь, дурные люди есь. Не бери водку, плохо будет.

— Ты пьешь?

— Я смирный. Там злой человек есь, у него не бери. Пьет — пускай пьет и саксаул мало-мал да таскает.

Вечером Шура пошла в палатку и устроила коротенькое собрание.

— Там, на дороге, будут работать всю зиму, и мы должны не покладая рук готовить и готовить дрова. С пьянством, с ленью я буду бороться, всех замеченных отправлять на участок, там их привлекут к ответственности. Торговля водкой, пьянство на Турксибе запрещены.

Спросили, как же быть с водкой, которую отобрала она. Шура выложила за нее свои деньги.

Саксаул, житель горячих безводных пустынь, вырастает в непрерывной и жестокой борьбе с солнцем, с ураганными ветрами, за каждую каплю воды. Он постоянно находится перед лицом смерти, в вечной судороге за жизнь, и верно поэтому вид его дик и странен, как бредовая выдумка. Зарождаясь в песках безлистым прутиком, он с первых же дней начинает корежиться, свиваться штопором, тяжелым спиральным путем подниматься вверх.