Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

— Ты бросил очень интересную мысль — выпрямить речку. Вот послушай, как я думаю реализовать ее.

Даже по предварительным расчетам два моста можно было убрать, а Гусев уверял, что дальнейшими изысканиями определенно найдут еще лучший вариант. Елкин поблагодарил его за поддержку, а Гусев помялся, извинился, что суется в личное дело, и спросил:

— Что вас, человека пожилого, не шибко могучего, привело в эту пустыню, что держит здесь?

— Натура, увлечение.

— Изъяснитесь поподробней, — попросил Гусев.

— Вы когда-нибудь наблюдали за детьми?

— Мало. Своих пока нет, на чужих глядеть некогда.

— А мне приходилось. Так вот дитенку год-полтора, еще не умеет толком ни ходить, ни говорить, а уже собирает камешки, палочки, веточки, шишечки и строит. Никто не учил его, он даже не видывал, как строят, и все равно городит что-нибудь: дом, сад. Любимые игрушки у малышей — строительный материал, кубики. Природа создала человека строителем. Преобразователем. Есть нужда, а часто и нет ее, а люди все строят. Одни — свое холостое, одиночное благополучие. Другие — чуть пошире, семейное счастье. Третьи — еще пошире, строят или преобразовывают учреждения, предприятия, города, губернии, государства. Я пристрастился к сооружению железных дорог. Мне особенно нравится то, что мы повторяем весь путь человечества, все время идем по лестнице человеческой культуры. Приходим в тайгу или пустыню, начинаем с ночевки под елкой, затем городим шалаш, дальше перебираемся в барак, наконец, в дом. Мы переживаем сразу в короткое время несколько жизней. Строитель — одновременно и охотник, и рыболов, и лесоруб, и землекоп, и современный горожанин. Я, вопреки всем неудобствам, живу здесь гораздо шире, интересней, чем в Москве. И никогда не променяю стройку на департамент.

— Я тоже втрескался в это дело, — признался Гусев, затем сказал: — Почему вы не расстанетесь с Ледневым. Можно разойтись и больше не встретиться: Турксиб велик.

— Я не вижу надобности расходиться.

— Больно уж он колючий, с ним, как на войне с проволочным заграждением, надо на «вы». Правильно думаю?

— Вот поэтому я и не хочу расходиться.

— Любопытно, — проговорил Гусев живо.

— Вполне обыкновенно. Человеку обязательно надо с кем-то и с чем-то быть уважительным, на «вы». Сплошное «ты» ведет к хамству, зазнайству. В каждом человеке живет какое-нибудь утверждение. Это хорошо. Но плохо, когда рядышком с ним не живет отрицание этого утверждения. А так бывает часто, даже обычно, что отрицание малосильно, и утверждение заносит людей, как хмель. От необузданного утверждения идут ошибки и всякие неприятности вплоть до преступлений. У меня слабо развито отрицание. Сам я, например, не оценил вашу мысль выпрямить речку, продолжал носиться с вариантом Малый Сары. А Леднев своим тоннелем, этим отрицанием вашей идеи, помог мне разглядеть ее. Леднев — мое отрицание. Вот почему я не хочу расставаться с ним. Он может пригодиться и вам.

— Допускаю, — согласился Гусев, — по одной земле, рядышком ходим.

Мысль устранить все мосты так обнадежила Елкина, что он начисто выбросил колебания и легко, радостно, как из прохладной речки в жару, вышел к своим помощникам, которые обсуждали докладную против него.

— Не спите — прекрасно! Минутку внимания. Я выбрал Огуз Окюрген.

— Вот и хорошо, — сказал Перов, которого сильно смущало выступление против Елкина; в своем радостно-покаянном настроении он признался: — А мы готовили отдельную записку.

— Да?! — удивился Елкин. — Что же предлагали, этот вариант?

— Точно, — прогудел Широземов.

Калинка отвернул лицо.

— С чего вы вообразили, что я не приму его?! — Вопрос был обращен ко всем, но преимущественно к Калинке. — Одному из вас я настойчиво советовал поработать над вариантом. Но товарищ не захотел понять меня. Мне пришлось проделать эту работу самому. Я обрек два моста, думаю, что можно выбросить все или почти все. Сейчас еду в Алма-Ату говорить с главным управлением. А вы, товарищи, с утра отправляйтесь в Огуз Окюрген! Задание — выпрямить речку и освободиться от мостов, обременяющих проект.

Елкин разбудил конюха, велел заседлать пару лошадей и самому приготовиться в дорогу.

Утром изыскатели разбили лагерь при входе в ущелье и начали повторную инструментальную съемку. Все, кроме Калинки, были радостно бодры, работали вприпрыжку, вприбежку, подгоняли и подбадривали друг друга. Мысль переселить речку спаяла всех своей новизной и перспективами, которые сулила. И техники и рабочие единодушно соглашались, что путь, указанный Елкиным, может дать значительное сокращение искусственных сооружений. Разговоры о вариантах прекратились, Малый Сары забыт, точно его и не было.

Калинка не принимал участия в работе, а разъезжал из конца в конец по ущелью, разглядывал его дикую красоту и все думал найти еще вариант, который превзошел бы елкинский.

Но мысль кружилась вокруг мостов, не находила других горизонтов. Калинке невыносимо было встречаться и разговаривать с товарищами, которые рьяно разрушали его мосты и даже возможность думать о них.

Во время обеденного привала, пересилив себя, он подошел к техникам и сказал:

— Что же такое получилось? Елкин обокрал меня…

Перов отложил кусок и так внимательно, как может только подслеповатый, воззрился на Калинку.

— Как так обокрал? — спросил Широземов.

— Взял мой вариант. Мы напрасно не послали записку, пожалуй, еще не поздно.

Широземов встал, глубоко вздохнул, побагровел всем толстым, большеносым, угреватым лицом и злобно выругался:

— Иди ты… со своим вариантом! Лоботряс, два года получаешь спецставку, а что сделал?! Обокрал? Какому дураку нужна твоя выдумка? Мосты, мосты! Трещат твои мостики. Грязь от твоих мостиков оставим, пыль! Катись и не мешай работать!

Широземов сел, сразу успокоился и начал деловито продолжать обед.

Рассвирепевший Калинка шагнул к нему, поднял кулак, чтобы ударить, но вместо этого безнадежно взмахнул рукой и ушел быстрой подпрыгивающей походкой.

К вечеру первого же дня в двух местах для речки было найдено искусственное русло, два моста были зачеркнуты. Находился в опасности и третий. Перов, Широземов и Гусев всеми силами старались уничтожить его, как опасного врага, и недружелюбно говорили про Калинку:

— Мы тебе покажем, как надо проектировать, разнесем твою стряпню.

Калинка не захотел ночевать вместе со всеми, взял кошму, плащ и уехал в степь. Ему не спалось. Он всю ночь думал о Елкине, о себе, о создавшемся положении, о чести, о своем будущем.

В поведении Елкина не нашел ничего, похожего на кражу. Приходилось признавать за стариком все качества, которыми он славился, и наряду с этим — свою неправоту, убожество мысли. Калинка начал искать честный выход из создавшегося положения. Сначала решил уехать подальше от Турксиба. Но бежать, — значило струсить, а Калинка не был трусом, и он выбрал другой исход — объясниться с Елкиным.