Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

Встал Лубнов и закричал громко по своей привычке разговаривать возле шумящих машин:

— Не будет, не способны, дураки?! А вы способны? У вас машины по пяти раз на дню ломаются. Чуть что, Лубнова звать, бригадира. Так, што ли, у способных-то, скажем, у Тансыка? Компрессор лучше гармони играет. А Тансык кто? Казах. Завтра его можно поставить вместо Ключарева, и ручаюсь — лучше дело пойдет. У меня мальчишка всего третью неделю работает, а что хочешь про компрессор отлепортует. У Ключарева было явное вредительство.

Противники коренизации растерялись. Козинов воспользовался моментом и повернул внимание собравшихся от общих вопросов коренизации к Ключареву. Машинист был уволен и вместо него поставлен Тансык.

Люди расходились с шумом и спорами. Между Лубновым, Усевичем и Ключаревым готова была разыграться рукопашная. Козинов держал за карман Тансыка и бормотал:

— Сукины дети куда повернули — на неспособность. Тебе, брат, надо держать ухо востро, поверх головы… Ты им докажи!

Тансык весело кивал головой. Он был глубоко благодарен, что ему доверили такое великое дело — доказать способность казахов к усвоению технических знаний.

Урбан первое время был в недоумении, почему выгнали учителя. Только после, когда Лубнов взял его в ученики, понял, что Ключарев не учил, а издевался над ним. Понявши, Урбан сказал: «Убью». Но Ключарева уже не было на участке: он успел пропить все деньги и уехал. Увольнение Ключарева послужило на пользу. Все, кто небрежно относился к учительству, поняли, что с ними не будут шутить. Ученики сразу сделались понятливыми, и заявления инструкторов: учи не учи, ничего не выйдет, — прекратились.

По ущелью Огуз Окюрген искали площадки для компрессоров. Кругом были недоступные каменные стены, прихотливо, фигурно оглоданные ветром утесы.

— Мерзость! Матушка природа определенно перестаралась тут, — ворчал бригадир Гусев. — Не будь али будь поменьше всякой красоты — мы бы враз протянули дорогу. А теперь придется ровнять ущелье, иначе компрессоры не протащишь.

Бригадир понимал первобытную, природную красоту, но ставил выше ее красоту, созданную человеком. Мост, смело перекинутый в каком-нибудь диком месте, насыпь, прилепленная к горному карнизу, были для него высшей красотой. Он держался определенного убеждения: природа способна наворожить всяких страшилищ, а человек ловчее сделает: с виду — игрушка, пустячок, кружево, а по этой игрушке бегут поезда, человек во многом зашибает природу. Он считал, что земля, и в особенности Казахстанская, сделана не совсем складно: многовато гор, ущелий, оврагов, и рьяно сглаживал ее.

В то же время и любил ее такую, нескладную, любил и за прихотливую разнообразную красивость, и за то, что она, местами несуразная, дает работу его машинам.

Проезжая мимо утесов, бригадир шипел:

— Тебя пустим к небу! К черту!

— Жаксы, жаксы! — покрикивал Тансык.

Он, житель неустроенной земли, еще не знал, что землей можно управлять. Его отец и все люди, которых он встречал, брали от земли то, что она давала. Не повстречайся Тансык со строителями дороги, он прожил бы с пагубным и унизительным для человека убеждением, что землю не изменишь, надо жить на такой, какая есть. Но строители показали Тансыку силу человека. Они разбивали горы, на мертвых песках устраивали поселки, перестраивали землю, как хотели. И Тансыку захотелось стать таким же строителем. Он перестал любить прежнюю, неустроенную землю, а полюбил новую. Эта новая земля, орошенная, засеянная хлебами, застроенная, жилая, постоянно кружилась в его воображении. Всякий взорванный камень, всякий шаг, отнятый человеком у песков, радовал Тансыка, — он приближал новую землю. Тансык с завистью глядел на таких людей, как бригадир. Он хотел так же уверенно и спокойно ходить по земле, как они.

В Огуз Окюрген прокладывали временную колесную дорогу. Бурильщики, как осы, лепились по скалам, запуская в них свои жала-буры.

Тансык управлял компрессором. Из всех машин, какие знал, главными он считал паровозы: ведь для них строят такую большую дорогу, рвут горы, ставят мосты. Следом за паровозами по степени важности считал компрессоры: они своей стаей бурильных молотков прокладывали первый путь, непроходимое делали проходимым. Внушительные с виду экскаваторы и юркие тепловозы стояли на последнем месте: они были только помощниками, только убирали разбитую породу.

Подражая Лубнову, Тансык сидел на бензиновом баке, курил трубку и слушал. Он, как регент, знал все голоса своего хора — колес, валиков, подшипников, пружинок. Замечая фальшь, кричал, чтобы Урбан, его помощник, подлил масла туда-то, прочистил то-то.

С масленкой и тряпкой Урбан ходил вокруг машины. У него был толковый взгляд, подвижность и ловкость. Иногда Тансык подзывал Урбана, разрешал ему присесть, закурить трубку и поучал:

— Запомни голос машины, и она сама скажет, где плохо.

Бригадир каждый день проведывал машину и машинистов. Глядя на них, он ухмылялся и говорил:

— Как истовые…

— Подожди, я буду бригадиром, как ты, — заносился Тансык. — А потом паровозным машинистом. Можно? — Ему очень хотелось покататься на паровозе.

— А почему нельзя… Другие-то стали ведь. Они из того же теста, что и все.

— А потом инженером?

— И это можно. И начальником дороги можно, — манил Тансыка бригадир Гусев.

Машинист Тансык и помощник Урбан жили рядом с машиной в камышитовом шалаше. Ночами, когда умолкал компрессор и уходили бурильщики, они ложились на кошму и подолгу разговаривали.

Им не спалось, они не испытывали усталости. Радость и надежды постоянно подталкивали их, бодрили.

— Построим дорогу, я пойду учиться на инженера, — скажет Тансык и посмотрит на Урбана.

— Я буду машинистом, — скажет Урбан.

— Надо непременно сделаться инженером, — начнет убеждать его Тансык, хотя Урбан и не сомневается, что надо. — У нас столько работы: оросить все пески, построить много-много дорог, разорвать горы. Мой брат Утурбай говорил: «Паши землю, сей пшеницу». Мне жалко Утурбая. Теперь бы он говорил: «Делай, что хочешь — человек все может», — и был бы машинистом. Ты, Урбан, не будешь сердиться, если я стану инженером?

Урбан не понимает, на что сердиться.

— Мне будут больше платить, и потом я буду твоим начальником. Знаешь, я думал, что умей копать землю — и будешь инженером. Какой дурак! Теперь я знаю, что нужно много-много всего уметь.

Урбан вздыхает. Он до помощников добрался еле-еле. Учиться на инженера — от этого у него кружится голова, ему кажется, что он снова у Ключарева и глядит на машину.

— А я буду инженером, — продолжает Тансык. — Инженер — хозяин на земле, все знает и ничего не боится. Каждый человек должен стать инженером. Урбан, можно всем стать инженерами?