Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

Вятские и вологодские плотники, нижегородские землекопы, брянские каменщики, симские и миасские коновозчики ежедневно прибывали на попутных турксибовских грузовиках, на частных бричках, верхом на верблюдах и даже пешим ходом. Одни были завербованы биржами труда, другие ехали самотеком, доверяясь слухам, что Турксиб нуждается в рабочей силе.

Предрабочкома Козинов, кто-нибудь из администрации и несколько помощников из рабочего актива подвергали людей торопливому опросу:

— Специальность? Член профсоюза? Не лишенец? Не индивидуально обложенный? Один, с семьей? Документы!

Люди раскрывали удостоверения, отзывы, справки, окладные листы, расписки и квитанции налоговых органов. Все они были предусмотрительно обставлены и защищены всевозможными бумажками. Их разносили по спискам, — профсоюзник к профсоюзнику, лишенец к лишенцу, — и отправляли на работу.

Самым большим грехом считалось не лишение избирательных прав, не отсутствие всякой специальности, а семейственность: строительный участок задыхался от недостатка жилья, продуктов, одежды и, несмотря на острую нужду в рабочей силе, отказывался принимать семейных. Но рабочие быстро приспособились: они все оказались либо холостыми, либо одинокими.

— Чьи же там бабы и ребятишки? — Козинов выбегал на площадь, где было огромное стойбище семей, ожидающих, когда старшой втиснется на работу, и принимался допрашивать баб, ребятишек: — Где твой муж? Где твой тятька? Покажите!

Все дули в одну дуду:

— Мы — безмужние, одинокие. Мы — сироты, у нас одна мамка.

Даже малые ребятишки были так настропалены, что отказывались признавать родных отцов.

На работу принимали с предупреждением — окажись семья, немедленно уволят и вышлют с дороги. Рабочие клялись, что одиноки, как персты, а ночью тайком переводили семейства в бараки, палатки, к своим топчанам пристраивали доски, сооружали увеличенный топчан-дом, от прочих отгораживались занавесками.

По городу разгуливали одиночками и группами казахи из далеких аулов. В столовой они пробовали обеды, завтраки. В новоотстроенной лавке ТПО стояли жаркой, овчинной и ватной толпой, просили чай, сахар, мануфактуру, пробовали мыла на запах и на вкус. Потом шли и охали к казахам рабочим советоваться — стоит ли поступать на дорогу, дают ли за это что-нибудь.

Давали многое, и казахи оседали.

Их опрашивал и регистрировал Гонибек. Потный, опаляемый горячим солнцем, он сидел под открытым небом, временами поднимался на табурет и разъяснял:

— Рабочий может быть членом кооператива, за маленькую плату получит книжку и будет иметь чай, сахар, ситец, сапоги…

— Жаксы, бар, бар! — одобрительно погудывали казахи.

От Гонибека они переходили в правление ТПО, где молоденький кооператор заполнял опросные листы и выдавал заборные книжки. Русский паренек, — по-казахски он знал всего два слова: бар и джёк, — но, искусно жонглируя ими и дополняя их жестами, добивался точных и ясных ответов.

Вот кусочек этого своеобразного разговора.

Нужно узнать, есть ли у казаха жена. Кооператор становится перед опрашиваемым и начинает бугрить свою грудь, руками вырисовывать возвышения. Казах обычно сначала не понимает. Кооператор телодвижениями будит его догадку и спрашивает:

— Джёк, бар?

— Бар, бар! — кричит осененный наконец догадкой казах. — Бар, бар! — и делает не оставляющие никаких сомнений жесты.

Дальше надо узнать, сколько жен у казаха, одна, две, три. Кооператору известно, что есть казахи многоженцы. Снова телодвижения, рисовка грудью. Но тут казах окончательно сбит с толку, удивляется, ужли не знает человек, сколько грудей у женщины, и упорно, зло трясет двумя пальцами. Кооператор не менее упорно отмахивается и продолжает разгуливать павой. Достигнутое после многих трудов понимание обоих заражает весельем и долгим радостным смехом.

— Есть ли детишки и много ли их? — Тут кооператор начинает бегать, подпрыгивать, повизгивать, руками изображать беспокойную кучу.

Это обыкновенно скоро доходит до сознания казаха, и он говорит уверенно «бар» или «джёк» и показывает число детей пальцами.

На площади около правления посвященные втолковывают непосвященным азбуку кооператора, и всплески визгливого хохота время от времени потопляют все прочие шумы.

Необходимые для досрочного окончания дороги люди были набраны. Площадь освободилась от толп и очередей, исчезли бабы с табунками грязных, облупившихся ребят, — и Козинов с завхозом принялись разрешать жилищный вопрос. Разрешение сводилось к тому, чтобы на каждую пядь земли, защищенную какой-либо крышей, уместить как можно больше человеческих тел.

В первом же бараке они натолкнулись на расширенные топчаны, заселенные многолюдными семействами. Спертый, вонючий воздух (будто насосом накачали всякую дрянь) перехватил глотки и выдавил обильный, клейкий пот. Откинули полог, навели свет лампы. Семейство из пяти душ спало с открытыми ртами: с одного края муж, с другого жена, в расщелине между ними голый, расписанный красными пятнами клоповных укусов сосунок, в головах девочка лет трех-четырех, в ногах мальчик лет шести. Мать во сне постоянно складывала на него уставшие от скрюченного положения ноги, ребенок сбрасывал их и мычал:

— Мам, больно. Мам, не жамкай брюхо!

На соседнем топчане другая семья устраивалась спать. Мать и отец переругивались, каждый хотел разместить четверню ребятишек по-своему. Они много раз по-иному решали задачу и не могли найти сносного решения. Да его и не существовало: топчан, хотя и расширенный, обращенный при помощи всевозможных ухищрений в своеобразный топчан-дом, все же не мог вместить двоих взрослых с четверней ребятишек.

Завхоз разбудил семейных и объявил:

— Ты, ты, ты, все увольняетесь!

— Как, с чего этого? Утром приняли, ночью гнать?!

— Вас приняли холостыми, а вы обманули, приволокли целые выводки.

— Меня с семьей приняли…

— И меня с семьей…

— И меня…

— Будет врать! У нас постановление: семейных не принимаем. — Завхоз, выхватил из портфеля бумажку. — Вот. Ни в коем случае, ни под каким видом до разрешения жилищного кризиса!

— Какой я холостой, у меня и в документах семья записана. — Один протянул удостоверение. Другие полезли разыскивать.

— Обманули нахально, у вас двойные документы. Утром освободить барак!

— Да как, товарищ, не обманешь, у меня ни кола, ни двора, один топор да сундук! Куда я семью дену? Где ни работал, везде с семьей принимали. Не разводиться же мне?! Что поделаешь, если мы бездомные, бескровные, а семейные, всю жизнь вот так путаемся.

— Уволен, уволен! У нас не приют, мы не можем!

Проснулись жены, детишки, поднялся вой, крик, жалобы.