Александр Лебеденко - Лицом к лицу

— Эх, что ж ты, чумной! — раздосадовалась Пелагея. — Тряпки захватил, а масло потерял. Тряпок бы тебе генеральских набрали. И сало, говоришь? И толстое?

— Пальца три и поболе. Важна барыня была, — засмеялся и Алексей и вдруг, взяв табурет, отправился в угол к иконе. Икона была черна, как сковорода, и сквозь рваную ризу проглядывали только глаза и пальцы рук. Около нее были наклеены на стену две-три бумажные иконки. Алексей смахнул все сразу.

— В общественных местах нельзя, — сказал он, спускаясь с табурета. — Ежели угодно — по личным комнатам.

— С ума сошел! — едва дышала Пелагея. — На бога! Сатана, чистый сатана! Подай сюда тую… что Пантелеймон-целитель. Против зубов. Сама я в Лаврии купила. Подай сюда!

Пантелеймона от зубов Алексей отдал, остальные снес в кладовушку.

— Мы наш дивизион обработали — самый безбожный из всех. Человек от обезьяны, и никаких. И кроме того — все наука…

— Ты, братец, образованный стал, — заметила Настя.

— За этот год образования всем прибавили. Надо здесь к книгам подобраться, если время будет. — И, движимый первым чувством, он отправился в кабинет к тяжелым книжным шкафам во всю стену.

Книг было много, хорошо хранимых, в крепких и ладно пригнанных переплетах. Они стояли рядами, как армия убежденных бойцов, готовая к отпору и наступлению. Выставив кожаные корешки с золотым тиснением, они больше всего привлекали Алексея в этом наполненном предметами кабинете, желанные соседи, одним своим присутствием заявляющие, что жизнь его круто изменилась. Кончились тропы, начиналась проложенная революцией широкая прохожая, проезжая дорога…

Братья Ветровы появились на свет через полтора часа один после другого.

Общая детская, общая колыбель. Те же часы кормления. Корзинка на колесах, в которой они лежали «валетом» под общим одеяльцем или, спутав ножки, сидели в разных концах хрупкого экипажа. С этого сиденья Игорь видел половину мира и прежде всего Олега, а Олег другую половину мира и прежде всего Игоря.

Няньки путали соски. Отец покупал общие свистелки, погремушки и резиновые фигурки, которые не тонули в ванночке. Все вместе путали штанишки, распашонки, несмотря на то, что у Олега были синие, а у Игоря красные метки.

Впрочем, самих близнецов не путали. У Олега с первых дней младенчества особой отметиной судьбы среди чернейшей шевелюры спускался к виску клок белокурых, невероятно тонких волос.

Ветровы понимали друг друга с полуслова. Их игры были действенны, но молчаливы. Диалоги — лаконичны и спокойны.

Если Олег решал идти в гости к Демьяновым, это значило, что туда идет и Игорь. И если Игорь собирался купаться на Голодае, можно было с уверенностью сказать, что сейчас войдет Олег и, едва взглянув на брата, возьмет в шкафу с аккуратной горки такое же махровое полотенце и братья скатятся по лестнице дружным галопом.

В школе они сидели на одной скамье. Учились ровно и успешно. В стычках с товарищами всегда поддерживали друг друга.

Однажды законоучитель отец Назарий, сладостно зевнув, прежде чем выслушать ответ о проскомидии, так для чего-то, скорее всего от лени, спросил Олега:

— А как думаешь, отрок, есть ли бог на небеси? И вдруг услышал спокойный ответ:

— Не знаю, но сомневаюсь…

Отец Назарий сразу пожалел о заданном вопросе. Был уже пятый час занятий. Предстояло идти домой и лечь отдохнуть… И потом, как быть с дерзким?

— Что ты сказал? — выпучил он глаза на Ветрова. — И ты можешь повторить?

Это было еще неразумнее.

— Могу, — отвечал Олег.

— Молчи, лучше молчи! — вскричал священник. — Не оскверняй стены сии. А ты, — обратился он к Игорю, — ты что скажешь? Ты старший… кажется…

Кто-то фыркнул: Игорь действительно был старше на целых полтора часа.

— Я думаю точно так же… — смотря в глаза законоучителю, не замедлил ответить Игорь.

— Садитесь оба, — решил закончить этот крайне неудачный разговор отец Назарий. — Придется беседовать с директором и вызвать родителей ваших, чтобы выяснить, насколько уместно ваше пребывание в стенах гимназии…

Директор, ожидавший орденскую ленту, расчел, что выгоднее затушить скандал в зачатке. Дети не отвергали бытия божия, а только сомневались в нем. Сердца их не очерствели в неверии, но пребывают без должного пастырского внимания. Можно было повернуть на совете в их пользу и то, что оба оказались правдивыми.

Начальство воздвигло в журнале обоим братьям единицы по закону божьему, говорило с родителями, и отцу Назарию вменено было в обязанность вести с близнецами особые еженедельные беседы.

Скандал угас, а за близнецами упрочилась репутация необычайной правдивости.

Эта репутация возникла еще раньше в семейном кругу, когда за разбитую хрустальную вазу был наказан кухонный пронырливый кот Пашка, а девятилетний Олег, пронаблюдав всю экзекуцию до конца, заявил:

— И вовсе это сделал не Пашка, а я.

Отец сказал:

— Дети пошли в меня. — Он гордился тем, что в молодости гордо отказался от протекции начальника, которого не уважал.

Репутация правдивости пришлась по вкусу близнецам, и они умножали примеры и доказательства ее при всяком случае.

Пятнадцати лет, забежав на верхнюю площадку парадной лестницы, они раскурили пополам первую папиросу. Получив аттестат, в один и тот же день надели штатское платье и подали прошение на кораблестроительное отделение Политехнического института.

Превратившись в невысоких, но стройных и приятных юношей, Ветровы сохранили в характере деловитую молчаливость и необыкновенную самостоятельность.

Отец и мать Ветровы, ничем не выдающаяся чиновничья зажиточная пара, привыкли к ровному поведению сыновей, которое от времени до времени нарушалось неожиданными, но уверенными поворотами. Не видя в таких чертах характера ничего дурного и радуясь их самостоятельности, они спокойно относились к детям.

Революцию мать встретила усиленными молитвами, старик — брюзжанием и сетованием на то, что столь долго и настойчиво выслуживаемая пенсия превращается в химеру. Слова «пролетариат», «Советы», а позже «большевики» статский советник Ветров произносил, опуская углы мягкого рта и сделав презрительные глаза. Мать эти слова произносила как жупел. Она шевелила при этом правой рукой на груди, будто собираясь произвести крестное знамение. Дети как будто не произносили этих слов никогда.

Третьего апреля семнадцатого года Олег и Игорь были в толпе с матросами, солдатами и рабочими, встречавшими Ильича. Взобравшись на броневик, окруженный взволнованной толпой, Ленин стоял в легком пальто, с кепкой в руке. Он ждал, когда ему дадут говорить.

Братья с трудом пробились к броневику. Ленин заговорил, и они слушали его, взявшись за руки, словно для того, чтобы не потерять друг друга в толпе, переглядывались, чтобы убедиться, что слова оратора доходят и понятны обоим. Крепко сжатые пальцы говорили обоим о нарастающем волнении, о неожиданности и силе слов, летящих в толпу с высоты броневика.