Александр Лебеденко - Лицом к лицу

— Пригоров оказался слякоть. Гнать таких проходимцев. Он уже юлит и подговаривается к комиссару. Он, видите ли, уже сомневается в смысле саботажа. Я бы занесла его в тот списочек…

Вера Васильевна разливала чай. Она накладывала в тарелку Дмитрия Александровича, как кладут человеку только что с дороги и потому имеющему право на повышенный аппетит.

Дмитрий Александрович был очень доволен, но мысленно подсчитывал, сколько все это стоит по спекулянтским ценам.

— На лестнице встретила Кораблева Андрея Викторовича, — ораторствовала Валерия. — Вот ужас! Глаза провалились, волосы до плеч, редкие, растрепанные, как у ведьмы. Руки грязные, ногти искусаны. Кажется, начинает заговариваться. К сожалению, все это выглядит очень глупо. Как на него не повлияют?.. Это над нами живет приват-доцент, — объяснила она Сверчкову. — В октябре он поклялся, что, пока будут у власти большевики, он не будет ни мыться, ни бриться, ни сменять белье…

— Не рассчитал, — опрометчиво улыбнулся Дмитрий Александрович. — И на что рассчитывал? На немцев или на союзников? Уж лучше большевики, чем иностранцы… — Он тут же пожалел о сказанном. «Продамет» — ведь это иностранный капитал. Мирное внедрение…

— Это, конечно, неумно, — возразила Вера Васильевна, — но и смеяться над этим нечего. Может быть, он только отчетливее нас представляет себе весь ужас нашего положения. Он протестует, как умеет. Это все-таки лучше, чем продавать свои руки и душу врагам родины.

— Ну, если уж такая ненависть, — возразила Валерия, — так возьми винтовку или брось бомбу, а то что же… носить истлевшие рубашки…

— Неверно, — сказала сестра. — Он все-таки напоминает другим…

«Фу, какая дичь, — думал Сверчков. — Взбесившийся дервиш. Факел веры».

Но теперь он держал язык за зубами.

— Вот какие мы, — подмигнув в сторону сестры, продекламировала Валерия. — От мужчин мы ждем мужских поступков.

Она постукивала каблучком под столом и гордо глядела на Сверчкова.

Но Сверчков продолжал молчать. Молчала и Вера Васильевна. Сверчков досадовал. Ведь о деле еще не было сказано ни слова.

После чаю Вера Васильевна сказала, что с комиссаром согласовать вопрос не удалось и о делах говорить сейчас несколько преждевременно, что она очень рада была повидать Дмитрия Александровича и напишет ему, как только будет что-нибудь твердое. Сверчкову очень хотелось спросить, насколько это реально, узнать, почему это именно она устраивает на должности в «Продамете», но, приняв тон светского кавалера, он уже не хотел возвращаться к просьбам и распрощался, как будто пришел сюда как человек, у которого оказался свободный вечер и он решил провести его у знакомых.

Когда дверь за Сверчковым закрылась, Вера Васильевна решительно покачала головой.

— Нет, нет, — сказала она сестре. — Это не то, что нужно. За такого нас не поблагодарят. Надо быть очень осторожными в выборе. Этот кончит у большевиков.

— Сомневаюсь, — ответила Валерия. — Там тоже не ищут слюнтяев… Кстати, Леонид Иванович Живаго хотел тебя видеть. У него новости… из Парижа от Гучкова.

Сверчков шел по Гороховой. Сейчас он был сыт и склонен к скептицизму.

Эти фрондирующие против большевиков дамы, конечно, смешны, и небреющийся приват-доцент — подходящий для них факел веры. Но вот завтра, завтра! Завтра Маша уже не приготовит ему и Ульриху картофель в мундире. Ни крошки хлеба. Нет. Надеяться на крестовых дам нельзя. «К тому же я, кажется, не понравился, — промелькнуло между другими мыслями. — И зачем это я брякнул об иностранцах и большевиках?.. После этого весь тон сразу изменился. А жаль. Вера Васильевна была бы так уютна как друг, а может быть… — Но к черту любовниц, — нужна работа. Хоть грузчика. А что грузить? Где теперь грузят?»

Домой идти не хотелось, и Сверчков решил зайти к Демьяновым.

Хотелось застать Маргариту. Когда человек не голоден, требуется что-нибудь острое. Маргарита, видимо, сильно с перцем. Он встречал ее дважды: на дежурстве и на лестнице. Она еще девчонка, но все кажется, будто в один прекрасный момент вот так, сдуру, возьмет и скажет жарким шепотом что-нибудь совсем неожиданное.

Но дома оказался только Петр. Он обрадовался Сверчкову шумно и неестественно. Казалось, он был чем-то возбужден. Неужели его приходом? Откуда, собственно, такая приязнь?

— А я один, — сообщил он вместо привета.

— Редкий случай?

— Иногда бывает невредно…

Петру восемнадцать лет. Мальчишка выдает себя за мужчину. Он взял Дмитрия Александровича за рукав и повел по квартире. В коридорах и комнатах он аккуратно гасил за собой электричество. Оглядывался в пустой квартире, как будто шел густым лесом или переулками.

Петр распахнул дверь в ванную. Блеснули белые кафели, никель бидэ и кранов. Петр вошел, не зажигая света, и стал отодвигать какие-то доски, может быть от раздвижного стола… За досками обнаружилась узенькая дверь.

«Фотографией занимается, что ли?» — размышлял Сверчков.

— У вас такой нет? Правда, здорово? — восхищенно спросил Петр. — Это только у нас и у Ветровых. Нипочем не догадаться. А я еще эту дверь под кафели разрисую. Масляной краской. Пинкертону не открыть.

В оштукатуренной кладовушке с полками по стене и с запыленным окошечком в соседний брандмауэр, пылала многосвечовая лампа.

— Ничего работенка! — воскликнул, перешагнув порог, Сверчков. Три стены, свободные от полок, были увешаны открытками смелого содержания вперемежку с автотипиями нагих женщин. Оформление кладовушки, по-видимому, принадлежало самому Петру и свидетельствовало о деятельном и целенаправленном воображении автора.

— А… Этим я больше не занимаюсь, — вскользь заметил Петр, — некогда снять… Потом я еще изобретал аэроплан. А сейчас вот…

В углу на винном ящике плоский аппарат с ручным прессом.

— Это гектограф — сто штук в час.

Сверчков взял клейкий листок в фиолетовых потеках.

«С нами бог и Россия», — прочел он сверху.

«К солдатам русской армии».

«Братья! Враг угрожает вычеркнуть нашу родину из списков…»

— Какой дурак это писал?

— Почему дурак? — спросил Петр, сидя перед Сверчковым на корточках.

— Какой же солдат поймет такое: «вычеркнуть нашу родину из списков»? Густо плевал он на ваши списки… и все такое…

Петр смутился.

— Неужели не поймут?

— Если и все в таком роде — растопите этой литературой ванну, — посоветовал Сверчков. — И для кого это вы готовите?

— Кто поедет на фронт — раздаст.

— Вы сами это выдумали? Или это по заказу?

— Ну, есть люди… — сказал, вставая, Петр. — А вы бы написали, Дмитрий Александрович, а я ночью отпечатаю. Завтра утром отправка… На Молодечно.

«Врет он или действительно агитация?» — размышлял Сверчков.