Михаил Стельмах - Гуси-лебеди летят

Прочитав такое, я сначала обрадовался, а потом скис: за что же его купить билет. Надеясь только на «авось», я подошел к матери, но она так посмотрела на меня, словно я, по меньшей мере, из дымаря вылез, а дальше начала смеяться:

— Смотрите, наш парень театра захотел! Еще, чего доброго, и артистом захочет стать.

— Нет, мама, в артисты я, пожалуй, в этом году не пойду, — успокоил мать. — Но посмотреть, что это за люди, очень хочу. Может, дадите мне пашни?

— А потом что будем делать? Положим зубы на полку, чтобы сушились до нового урожая, и так вспоминать тиатры? Вот, муки у нас осталось только на два-три замеса. Что ты на это скажешь?

Дальше мне уже ничего не хотелось говорить. Выждав, когда мать пошла в село, я заскочил в сарай и начал шарить по вышках, надеясь где-то найти скрытое куриное гнездо. Но мои поиски ничего не дали: на куриных гнездах лежали одни болтуны.

И все же вечером я поплелся в школу, где должен быть театр. Теперь вход в нее был огражден столом, на нем стояли весы, чтобы взвешивать зерно за билеты, и две огромные макитры для яиц. Счастливчики за натуру получали у кассира красные с печатями бумажки и гордо шли в школу, а несчастливцы, как пчелы леток, обседали школьные ступени. Одни из них, такие, как я, надеялись, что, может, повезет проскочить под столом кассира, а другие — хоть заглянуть в окна, когда начнется зрелище.

Вот в дверях появилась фигура секретаря комсомольской ячейки Николая Гуменюка. Через голову кассира он крикнул несчастливцам:

— Эй, малыши, кто быстренько принесет куль соломы — пропустим в театр!

— Я принесу, я вот тут живу! — опередил всех веснушчатый Емеля.

— Неси! — приказал Гуменюк.

— А может, и сена в театр надо? — отозвался я.

— Нет, пока обойдемся без сена, — подрезал секретарь мою последнюю надежду честно войти в театр.

Я только тяжело вздохнул: если бы знал, что театр никак не может обойтись без соломы, еще с полудня костенел бы здесь с кулем.

Вскоре Емеля со снопом за плечами распихал школьников, толпящихся на ступеньках, и, сияя всеми веснушками, как искрами, радостно кричал:

— Не толпитесь, как в мешке, — дайте дорогу в тиатры!

Он исчез в дверях, а я все заглядывал и заглядывал под стол, ожидая, когда же ноги кассира так отодвинутся, чтобы можно было проскочить между ними и ножками стола. И вот настал этот долгожданный момент: кассир взял обеими руками макитру с яйцами и осторожно начал передвигать ее на другой конец стола. А я, затаив дыхание, юркнул под стол и, как ящерица, прополз на четвереньках в коридор. Вдогонку мне какое-то чучело крикнуло: «Держите его!» Я с того перепуга вскочил, быстро кинулся к другой двери и… с разгона налетел на высоченного, в красном полушубке парня. Ему сразу стало весело, а мне горько. Разве я знал, что и на другой двери отслеживают «зайцев»?

— Ты откуда такой взялся? — подхватив меня под бока, спросил парень.

— Вот оттуда, — неопределенно сказал я. — Пустите меня, дядя, в театр.

— Чего захотел! Я тебя пущу, но так, чтобы знал, где раки зимуют!

— Я уже знаю, где они зимуют… — жалобно заскулил, потому что не раз слышал об этом от взрослых.

— А куда Макар телят гоняет тоже знаешь? — уже с интересом покосился на меня парень.

— И это знаю, — бодрее ответил я.

— А где козам рога правят?

— Тоже знаю.

— А почем фунт лиха?

— Это как на какой ярмарке, — осмелел я.

Мой ответ понравилась любителю поговорок, он засмеялся и еще спросил:

— А чего ты не знаешь?

— Не знаю, что такое тиатры. Пустите меня увидеть.

— Ишь, какой планетный — чего захотел!? Я сейчас как вотру тебе чеснока, что надолго забудешь о театрах, — и парень повел меня вперед к выходу. А там уже мальчишки поняли, что к чему, и начали тыкать в меня пальцами.

Я не сказал бы, что это были лучшие минуты моей жизни. Но они сразу стали еще тяжелее, когда я под пристальным наблюдением оказался около самого кассира: навстречу мне со ступенек размашисто шел дядя Себастьян. Теперь я готов был от стыда провалиться сквозь землю, щеки мои загорелись, а под веками защемили слезы.

Став чуть в стороне, потупился и смотрю не на дядю Себастьяна, а на сапоги, надеясь только на чудо: может, войдя с темноты, председатель комбеда не узнает меня.

— Ты что, Андрей, хочешь делать с мальчишкой? — не глядя на меня, спросил дядя Себастьян парня.

— А что с ним делать: по хвост — и во двор! — засмеялся Андрей.

— А может, мы его пропустим в театр? Пусть посмотрит дитя малое. Сколько оно там места займет?

— Ну, если вы так думаете, пусть и он имеет праздник, — сказал парень.

Дядя Себастьян обернулся к кассиру:

— Александр, дай мальчишке контрамарку, чтобы не гоняли его, как соленого зайца.

Дальше он только прикоснулся рукой к моей голове и пошел в школу. Я знаю, почему дядя Себастьян не остановился: он видел, что мои слезы были на подходе, а он имел деликатно душу.

Александр смерил меня точнехонько таким взглядом, как меряет тех, что проскакивают в театр задаром, и ткнул клочок бумаги.

— А где же контрамарка? — не поднимая головы, спросил я, потому что разве мог подумать, что такое большое и торжественное слово содержится на таком клочке бумаги, на которой не могла даже поместиться вся печать.

— Это она и есть. Беги, только не трогай ничьего места — твое стоячее!

Зажав в руке контрамарку, я попал в школу, что сейчас гудела, словно улей, смеялась и беспощадно щелкала семечки. Теперь здесь стояли не школьные парты, а бревна, на них были настелены свежие доски, и поэтому всем было очень хорошо качаться. Меня сразу же потянуло вперед, потому что сзади за главами взрослых, ничего не было видно. Когда я остановился перед сценой, над которой колыхался пошитый из ряден занавес, кто-то меня снизу цапнул за ногу и где-то, как из подземелья, послышался смех. Я оглянулся. Кто же это мог издеваться надо мной? Но нигде никого. Но стоило поднять голову вверх, как снизу снова что-то потянуло меня уже за вторую ногу, и снова подземелье вспыхнуло писклявым хохотом. Может, это и есть та нечистая сила, что действует в театрах? Мне стало страшновато. Я немного отошел от сцены, а в это время кто-то из подземелья прошептал:

— Михаил, полезай к нам, здесь безопаснее: проверять не будут.

Я немного пригнулся и в дыре под сценой увидел своих одноклассников Сафрона, Виктора, Ульяну и Григория. Так вот какая нечистая сила хватала меня за ноги. Оказывается, разбойные ребята, чтобы увидеть театр, еще днем, после уроков, забились под сцену и там, терпя неудобства и голод, дожидались представления.