Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

Так почему же ты теперь смеешься над ними? Почему ты позволяешь сейчас мужчине идти одному по заметенной снегом улице? Или он не знал, зачем зовет его школьное прошлое? Конечно, знал. И успокаивал себя тем, что мораль и верность существуют для слабых людей. Только в силу морали нельзя не откликнуться на голос, который и спустя многие годы звучит так знакомо.

Меэли изучает химию. Студентка последнего курса. Во всю стену — полка с книгами. Книги в основном принадлежат тете. Нет, нет, ее нет дома, она вместе с мужем уехала к родителям Меэли. Поэтому-то Меэли и хотела, чтобы Рейн пришел сегодня. Пусть его не смущают открытые учебники на письменном столе. Сейчас они сядут за маленький круглый столик у дивана. Сумеет ли Рейн открыть бутылку? Ну конечно. Теперь он умеет все.

Как жаль, что стрелки часов показывают уже четверть седьмого.

Часы, часы. Их бы надо повернуть циферблатом к окну. Или Рейн спешит? Нет, нет, он не спешит. Он ведь пришел сюда вспомнить прошлое.

...Однажды утром он не услышал торопливого стука шагов на дорожке сада, которая вела от дома начальника станции к перрону. Не увидел красного пальто с черным каракулевым воротником. И на следующее утро Рейн ехал в одиночестве. А еще через день он узнал, что Меэли тяжело заболела. Ужасная неделя! Потом подруга Меэли передала ему письмо. Выздоравливает! Хорошенькое выздоровление, продолжающееся целых две недели! Каждое утро ожидание и надежда — а вдруг ей уже разрешали выходить? Каждое утро! Дни стояли тогда холодные и ветреные. Это было ровно девять лет тому назад. В феврале, не правда ли?

Да, это было в феврале. Но ведь и Меэли переживала не меньше, чем он. Каждое утро ждала, пока мимо их дома не пройдет поезд. Этот поезд увозил Рейна в школу. Около четырех часов снова начинала прислушиваться к знакомому пофыркиванию пассажирского, к свистку, к шагам людей на перроне. Одни из этих шагов принадлежали ее Рейну.

Ну конечно, ведь путь Рейна лежал мимо их дома. Но в дом он не входил.

Не хватало решимости, хотя каждый раз он подолгу простаивал у калитки.

Что подумала бы о своей дочери мать, если б в один прекрасный день к ним зашел парень из старшего класса?

Но вот одним морозным утром, когда от холода потрескивали столбы и с проводов сыпался иней, на перрон вышла закутанная в платки и шали Меэли. «Ты ждал?» — слабым, счастливым голосом спросила она. Что можно было ответить другого, кроме: «Очень!»

Однако Рейн не ответил так. Он просто сказал: «А как же». И спросил: «Ты теперь совсем здорова?» Да, Меэли здорова. Эти шали и платки только предосторожность. Они вошли в последний вагон, сели в пустое, обитое синим линкрустом купе. Рейн взял худенькие руки Меэли в свои. Только на миг. Только на то удивительное короткое мгновение, пока поезд мчался мимо нескольких станций...

Конечно, воспоминания порой очень приятная вещь, но настоящее остается настоящим.

В тот раз Рейн держал ее за руку. Юность запрещала им большее. Теперь они не были юными. Теперь им запрещала мораль.

Меэли внезапно встала и взяла с письменного стола альбом. Пейзажи, очень милые снимки. Увлечение Меэли. Фотографии обладают способностью отрезвлять. Да, ведь надо же принести свежего кофе.

Из альбома выпала тоненькая тетрадка. Неужели стихи?

«Если хочешь, чтобы тебя любили, — люби!»

«В золотисто-желтой розе живет мое представление о страсти. Загадочная, трепетная, чарующая душа — опиум моих чувств».

Господи, какая чушь!

«Придешь ли ты сегодня, мой благодатный миг, о котором можно сказать — усталость, о котором можно сказать — покой?»

Что случилось с Меэли? Неужели ей нравится вся эта пошлость? «Придешь ли ты сегодня?» Сама же позвала, так почему бы ему и не прийти — этому благодатному мигу?

А пока чашки наполняются дымящимся кофе.

Пусть остынет. И пусть начнется благодатный миг.

Только и было в этом благодатном миге, что чашечка кофе. Вмешалось прошлое. Почему Рейн не разыскал свою Меэли? Брошенный мягким тоном упрек прозвучал как ласка. И понимать надо было так: вся жизнь могла стать этим благодатным мигом, если б ты вовремя разыскал свою Меэли.

Меэли не нужны были пустые оправдания. Люди ни в чем не виноваты. Война? Возможно. Но, по мнению Меэли, главный виновник — это нынешнее время, лишающее людей их достоинства. Жизнь — не что иное, как долина горя, где процветают бесстыдная ложь, воровство и обман, где люди топчут и попирают друг друга. И над всем этим плывут ядовитые волны атомных взрывов, подтачивая человеческие нервы. И раньше или позже гибель наступит. Таков сегодняшний день. Все бессмысленно. Меэли, Меэли, что с тобой стало! Что такое ты говоришь, неужели ты ничего не замечаешь вокруг? Ведь только недавно кончилась война, и дела у всех столько, что не знаешь, с чего начать. Трудности для того и существуют, чтобы преодолевать их. А брюзжанием ничего не добьешься. Но Меэли — она высоко подняла брови — и не думает брюзжать. Она не понимает, как Рейн, образованный человек, может спорить против этого, да еще такими избитыми фразами. Они сейчас вдвоем. Никто не протоколирует их мысли. Меэли Вайкла не отпрыск какого-нибудь капиталиста. Она дочь простого железнодорожника, была ею и осталась сейчас. Купить ее совесть университетской стипендией невозможно. Она не может думать только о себе. И она не виновата, что жизнь наделила ее более широким взглядом. Смешно, что Рейн не хочет понять этого. Неужели у жены Рейна другие взгляды? Как, значит, Рейн говорил все эти избитые фразы серьезно? Но, несмотря ни на что, у Рейна есть место, куда он всегда может прийти, всегда, всегда...

Холодный свежий воздух и сигарета — до чего же это хорошо!

Итак, вот она, юношеская любовь Рейна. Жалкая мещаночка, ноющая, тоскующая неизвестно о каких придуманных и утраченных идеалах. Неужели он был таким дураком, что не видел всего этого раньше?

Опять трамвай с одним вагоном. А он дал Урве слово — никогда не висеть на подножке. Впрочем, сегодня были нарушены и более серьезные обещания. Его ждет работа. Ждет товарищ, которого интересует, как обстоят дела с квартирой. Лгать — так до конца. И вообще, он торопится. Эй, вы, там, на площадке, неужели вы не можете войти внутрь!

Граждане в трамвае, неужели вы не понимаете — остальные тоже хотят войти, чтобы спокойно постоять и хоть немного собраться с мыслями. Ваттер, конечно, сразу спросит: ну как?

Ложь порой разветвляется, как дельта реки. Первым делом Ваттер узнал, что городской трамвайной линией могли пользоваться сегодня лишь предприимчивые люди, а подобные Лейзику вынуждены были топать пешком — потому-то столько времени и ушло. Ладно, дружище, ничего страшного не стряслось. Бумага бежала хорошо, работа спорилась. Ну, а как все-таки с квартирой?