Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

Совершить обряд погребения пригласили пастора. Он вежливо ждал. Вся власть сосредоточилась сейчас в руках фотографа, а родственников было много, и все хотели сняться возле усыпанного цветами гроба. Дети баловались, и фотографу приходилось одергивать их: «Айвар, не вертись!», «Меэлике, смотри прямо на дядю. Сюда, сюда!»

Рейн отошел в сторону и стал разглядывать покрытые талым снегом могилы. Какая тихая и непритязательная часть города. Кресты, мраморные плиты, высеченные из гранита надгробья.

Жалостная песнь о Иисусе и его жизни. И как это люди не стыдятся петь такими плохими голосами!

Рейн вернулся, когда говорил бригадир. Сорк был учеником старика Айгсаара. Его короткая беспомощная речь растрогала всех. Просто не верится, что этот желчный сгорбленный старик в черном с серебряными кисточками гробу сделал столько хорошего людям. А что, если бы вдруг сказали: Лейзик, выйди вперед, твой черед говорить? Что мог бы он сказать? Когда он в первый раз пришел в дом Айгсаара — это было два года тому назад, летом, — его встретил длинный как жердь, хмурый человек, который глядел исподлобья и беспрерывно ворчал. И в прежние времена не так-то легко жилось, а о нынешних и говорить не приходится, Ничего нет, ничегошеньки. Рейн пытался возражать, но Мартин наступил ему на ногу, а позже, когда они остались вдвоем, сказал, что со стариком бессмысленно спорить. Верно. Какой смысл спорить с человеком, если он выше конька своего дома ничего не видит?

Что мог бы сказать он сейчас, когда добрый обычай требует вспоминать только хорошее?

Пожалуй, он все же справился бы с речью. Сказал бы так: «Аугуста Айгсаара мы помним как хорошего и инициативного работника. Но жил он в иное время и в иных условиях. Это были нелегкие условия. На плечи Аугуста Айгсаара легло тяжелое бремя. Сколько тягот перенес он, когда строил свой дом. Не каждому рабочему в буржуазное время удавалось вырваться из тисков наемных квартир. Ему удалось. Но в этом таилось и его несчастье. Он, рабочий, стал мелким собственником, и мелкий собственник убил в Айгсааре человека задолго до сегодняшних похорон. Но этого могло и не быть. И тогда Аугуст Айгсаар до конца оставался бы с нами». Так сказал бы рабочий большого завода Рейн Лейзик.

— Не пей много, — посоветовала Урве мужу, когда они вместе со всеми возвращались с похорон. — Я сяду рядом с тобой.

Маленькая передняя не могла вместить всех пальто, и поэтому часть пальто отнесли в маленькую комнату рядом с кухней и положили на кровать.

Слишком много народу в этой тесной квартирке.

Рейн положил пальто и медленно двинулся к столам, которые были накрыты в двух комнатах, — он уже на кладбище почувствовал голод. Люди деловито рассаживались. Мартин и его длинная как жердь тетка тщетно пытались навести какой-то порядок. Лийви уже сидела на другом краю стола, рядом с ней — красивый, седой как лунь старик, затем — Урве и около нее какой-то щеголь в очках...

— Садись, друг, — кто-то потянул Рейна за рукав.

Это оказался Сорк. Рейн подсел к бригадиру. Рядом удобно усаживалась та самая темноволосая женщина, которой не нравился обычай целования покойников.

— Мы снова соседи, — сказала она низким голосом, не глядя на него.

Да, это было так. Урве сидела далеко. Очкастый что-то говорил ей. Урве не слушала его, она повернулась к Лийви. Как хорошо, что Лийви посадила сестру рядом с собой. С пятницы в чувствах Рейна к жене появилось что-то новое. Какая-то виноватая нежность, особенная затаенная нежность с примесью сочувствия и сожаления о своем поступке. Нет, нет, теперь верность и верность до конца!

Урве ни о чем не подозревала, да и не могла подозревать. Но она чувствовала то новое, что появилось в глазах мужа, в звуке его голоса.

Сейчас они смотрели друг на друга, будто только вчера влюбились, и жалели, что сидят не рядом.

Заговорил какой-то незнакомый Рейну пожилой человек. В притихшей комнате отрывисто прозвучало: покойный был хороший человек. Дельный работник. Заботливый глава семьи. В память о таком хорошем человеке не грех поднять стаканчик!

Наконец-то!

Водка, налитая в рюмку из заиндевевшей бутылки, горячей струей полилась в пустой желудок. Студень был восхитителен. Несомненно, сестра Юлии Айгсаар, эта худая, высокая женщина, — первокласснейший кулинар. Такого вкусного студня Рейн никогда в жизни не ел. Кто будет есть этот винегрет, ветчину или колбасу, когда на столе такой студень... И, однако, миски с винегретом то и дело кочевали от одного к другому. Черт возьми, до чего тесно. Неужели это блюдо со студнем так и останется там? Тарелка с хлебом тоже где-то далеко...

— Вам что предложить к холодцу? Глядите — там хрен, — сказала ему соседка слева.

— Извините, я плохо ухаживаю за вами.

— Пустяки. Сейчас так мало мужчин, что все на оборот, — с улыбкой ответили ему.

До него долетали обрывки фраз о холоде и сырости. Рядом говорили о цветах и венках. Их, кажется, было порядочно. Мартин с матерью сидели на другом конце стола. Там было тише.

После второй рюмки стало шумнее, и хотя все еще говорили о покойнике, гости чувствовали себя непринужденнее, и голоса их звучали громче, смелее, радостнее. Горе Юлии Айгсаар и Мартина было всем понятно. Но что поделаешь. Такова жизнь. Могло быть хуже. Удар мог приковать человека к постели на годы. А тут — упал, и все. Если уж умирать, так лучше внезапно.

Рейн потянул к себе миску с винегретом. Ох, до чего тесно! А они все-таки неплохо накрыли стол. Сорк, черт бы его побрал, все подливает и подливает. Куда он торопится?

— Хотите?

Но смуглая соседка уже позаботилась о себе. Она положила горячую руку с темно-красными ногтями на руку Рейна и прошептала:

— Нет, нет, кушайте вы. Намажьте на хлеб побольше масла. С холоду, да еще на пустой желудок, знаете, как бы не подействовало.

Рейн стал возражать, но язык плохо слушался его. Ого! Что же это такое?

— Кушайте, кушайте и не пейте больше до дна, очень уж большая у вас рюмка.

Рейн стал есть. Он никак еще не мог насытиться. Шум в голове немного утих, и тогда он услышал, что сидящие за столом громко разговаривают. Со всех сторон под потолок поднимались синие облака дыма.

— Знаете, я вас где-то уже встречал, — сказал Рейн, внезапно поворачиваясь к соседке.

— Ну конечно. Вспомните!

Легко сказать — вспомните! Темные завитые волосы, разделенные пробором, прямой нос, маленький с тонкими губами рот и зубы. Да, да — эти чуть-чуть выдающиеся вперед клыки. Знакомое лицо, честное слово, знакомое лицо!

Сорк громыхнул стулом, встал. Видимо, будет говорить. Он взял на себя нелегкую задачу, так как речей, по общему мнению, произносилось достаточно, а поднять рюмки можно было и так. Но Сорк и не собирался произносить пространной речи. Он хотел только сказать, что знал покойника и хорошо знает его сына. Если говорить о покойнике — а о нем, кроме хорошего, ничего не скажешь, — то, по мнению Сорка, нельзя не упомянуть еще об одной его заслуге. Он воспитал замечательного сына — это их старший машинист Мартин Айгсаар. Сорк сказал правильно: не будь Аугуста Айгсаара, не было бы сейчас на комбинате и Мартина Айгсаара.