Александр Коноплин - Сорок утренников (сборник)

Уже не шкодливый котенок, а осторожный кот замер.

— Понимаешь, какое дело… — Бушуев поперхнулся дымом, долго и нудно кашлял. — Он ко мне в ординарцы напросился, я и взял. С согласия Охрименко, конечно…

— Вам не положено! — Мухин все-таки не выдержал, сорвался на крик. — По штату не положено!

— А воевать с такой рукой положено?! — Бушуев выставил вперед изуродованное плечо.

Черные угольки кошачьих глаз Степанова понимающе сузились: морская пехота, похоже, победит…

Мухин отвел взгляд.

— Меня бы спросили, я бы дал бойца из легкораненных. Зачем же здорового отрывать для такого дела?

— А ты не жалей. Сдается мне, что тебе от него проку— как от козла молока.

— С чего вы взяли?

— Все с того же. Ты налимов в реке ловил? Так вот есть люди, на налимов похожие: чем сильнее на него давишь, тем стремительнее он из-под тебя выворачивается. Ничего с этим не поделаешь, порода такая. Вот Охрименко мне вроде штрафников прислал… Этот не нарушит, а воевать, как они, не будет, себя под пулю не подставит.

— А долг воина? Совесть, наконец? — Мухин почти кричал. Ненавистная физиономия Степанова была рядом, и ему до зуда в кулаках хотелось по ней ударить…

— Совесть, говоришь? — Бушуев рассмеялся. — Ты у него спроси, что это такое и с чем едят.

Умный кот скромно опустил глазки.

— Зато уж насчет жратвы — это, я тебе скажу, артист! Из-под земли достанет, у родного отца из зубов вырвет!

— Не из-за этого ли вы его в ординарцы взяли? — вырвалось у Мухина. Бушуев не обиделся.

— Ты меня этим не кори, братишка, не надо! Мне немец дырку в желудке сделал, остальное доктора вырезали. Хочешь— не хочешь, а каждые полчаса принимать какую-то пишу надо, иначе опишут на берег. А у меня здесь еще дел полно…

Он и вправду принялся есть кашу. Мухин, чтобы не видеть этого, пошел прочь.

Проходя через пролом, он опять увидел «своего» немца. Он отполз от ограды довольно далеко. «Значит, не убит, а только ранен, — почему-то с облегчением подумал Мухин, — пойти, разве, позвать санитара?» Он огляделся. Раненые брели через все кладбище к северной стене. Видимо, там, а не в часовне был устроен перевязочный пункт. Если туда и обратно — бегом, это займет минут десять. Да еще найдется ли свободный санитар.

Он присел на корточки. Раненый смотрел на него спокойно, без тени вражды. Узнал или нет? Распластанная по земле шинель, брюки, серый мундир с алюминиевыми пуговицами — все было в крови. Своими узкими ладонями раненый зажимал нижнюю часть живота, и кровь сочилась между пальцами.

— Meine Mutter… So geschädigt dein Herz… Horen Sie mal, helfen Sie mir, bitte! [6] Моя мама… У тебя такое больное сердце… Послушайте, помогите мне, пожалуйста! ( нем ).

Мухин вздрогнул. Дрожащими от нетерпения пальцами он шарил в кармане, но почему-то все время натыкался на шершавую рукоять нагана.

— Я сейчас… Потерпите немного.

Индивидуального пакета не оказалось. Немец лежал на боку, сжавшись в комок, разжать который едва ли хватит сил. А если перевернуть его на спину? Пожалуй, это ничего не даст, да и времени у него не остается…

И Мухин побежал.

Медпункт разместился в северной части стены, куда не залетали немецкие снаряды. Еще издали Мухин увидел Зою — она сортировала раненых на тяжелых и легких и тут же оказывала первую помощь.

— Ну чего тянешь, Линько, чего тянешь? — кричала она прокуренным до хрипоты голосом. — Заснул, что ли?

Линько, немолодой санитар с лицом, изрытым оспой, и впрямь двигался слишком медленно. Окровавленными, как у мясника, руками он сдирал прилипшие к телу гимнастерки, ножом вспарывал штанины и рукава, разрезал голенища сапог. Потом наступала очередь Зои. Обработав рану, она смазывала ее спиртом, накладывала повязку, вводила противостолбнячную сыворотку и говорила каждому:

— Потерпи, миленький, скоро отправим тебя в тыл, а там и домой к жене поедешь.

На самом же деле у роты Охрименко тыла больше не было. Пока штурмовали кладбище, танки и пехота противника уничтожили дивизион сорокапяток, склад боеприпасов, нарушили связь. Рота оказалась зажатой в пятиугольнике старого кладбища. Ключ от Залучья был теперь в руках 1113-го стрелкового полка, но существовал ли сам полк, никто не знал.

Под самой стеной, куда осколки залетали сравнительно редко, раненых набралось особенно много. Проходя между их распростертыми телами, Мухин оступился и чуть не упал. Кто-то протянул руку, поддержал. Это был ефрейтор Довбня.

— Живой, младший лейтенант? — несказанно удивился он. — Вот чудо! А меня опять зацепило. Такая, значит, планида…

— Зоя! — крикнул Мухин.

Она подняла голову, тыльной стороной руки поправила волосы.

— Там раненый, — сказал Мухин. — Он немец. Мальчик еще… Ранен тяжело. Кажется, в живот…

Все молчали, и Зоя тоже. Она стояла и смотрела на ровные ряды усыпанных прошлогодней листвой могил.

— Если ему не помочь, он умрет! — сказал Мухин, — Дело в том, что… он не хотел стрелять…

Головы раненых повернулись к нему.

— Да, не хотел. И потом, он, наверное, музыкант!

Никто не проронил ни слова.

— Зоя, вы слышите меня? — крикнул снова Мухин.—Военнопленные имеют право на вашу помощь! Вы обязаны, слышите?!

Все молчали, и Зоя тоже.

— Ну, честное слово, он не виноват… — устало сказал Мухин. — Поймите, товарищи, немцы разные бывают…

Бойцы молча смотрели на него, и только ефрейтор Довбня сказал не совсем уверенно;

— Ежели точно — музыкант, то какой из него фашист?

Зоя тряхнула короткими кудрями, словно сбросила оцепенение, приказала санитару;

— Налей, Линько!

Санитар полез куда-то в святая святых закуток, извлек жестяную канистру и руками, испачканными кровью, нацедил немного в алюминиевую кружку. Зоя выпила, облизнула губы.

— Музыкант он или нет, мне без разницы, а токо помочь вашему фрицу не могу ничем.

Вернувшись к раненому, Мухин еще издали понял, что опоздал, и присел на камень.

Два раненых проходили мимо, и один сказал другому;

— Молодой ишшо, младший-то, сердце не как у нашего брата, не скипелось, вот и пожалел фрица.

— Ничего, скипится, — отозвался другой.

Свой взвод Мухин нашел возле часовни. По приказу Дудахина бойцы рыли окопы полного профиля. Внутри часовни на глыбах слипшегося кирпича сидели кружком Трёпов, Бушуев, Раев и Карабан. Перед ними на земле дымил костер.

— Садись, — сказал Трёпов, — расскажи, именинник, как ты пулеметчика снял.

— Где командир роты? — спросил Мухин.

— А с нами и знаться не хочешь? Да, растут люди…

По приставленному к стене узкому бревнышку младший лейтенант поднялся на перекрытие. На загаженных голубями балках стояли Охрименко и Савич и смотрели в бинокли. Далеко в поле, в розовой дымке погожего утра, поднимались к небу зловещие столбы черного дыма.