Харий Галинь - Повести писателей Латвии

И чего уставились, точно он с луны свалился. О чем-то говорили перед его приходом. Но это не важно. Маменька об ужине не позаботилась, сейчас начнет оправдываться.

— Чего вы расселись в потемках, на улице отличное праздничное настроение! — радостно выпалил Увис.

— Как ты с нами разговариваешь! — слабым голосом обронила Арика.

— Да, в самом деле, как ты разговариваешь… — несмело вставил отец.

— Что-нибудь случилось?

— Ты еще спрашиваешь?!

— Подумать только! — неестественно громко рассмеялась Арика. — У него праздничное настроение, ему праздник! У нас тут целая вечность прошла! По крайней мере ты, Арнольд, сделал все, что было в твоих силах, чтобы у меня исчезло всякое представление о времени. Совершенно не понимаю, в каком из твоих измерений мы живем!

— Тсс! — смутившись, прошептал Арнольд.

И Увис улыбнулся так кротко, что Арика осеклась на полуслове, это опять был ее Увис, ее чудаковатый, слегка близорукий, худущий и конфузливый Увис.

Если бы она смогла предугадать, увидеть мысленным взором: какой образ примет этот Нортопо в ближайшее время, скажем, ровно два года спустя, в пока еще несусветно далеком тысяча девятьсот семьдесят седьмом!

Мара Свире родилась в 1936 году. По образованию юрист. Работала по специальности, затем редактором Комитета по радиовещанию и телевидению Совета Министров Латвийской ССР, заведовала отделом в журнале «Падомью Латвияс Сиевиете». Прозаик и публицист. В 1979 году выпустила первый сборник рассказов — «Визит в чужом доме», в 1977 году — книгу «Лимузин цвета белой ночи». Всесоюзному читателю известна по публикуемой повести и рассказам, вошедшим в книгу «Лимузин цвета белой ночи», выпущенную издательством «Советский писатель» в 1983 году. М. Свире пишет о людях современной деревни.

Сон как рукой сняло, она лежала и ждала: запоют или нет? Вроде бы пора, на востоке уже светлеет.

Мирта знала это, хотя постель была далеко от окна, ведь она прожила в этом доме, в этой комнате много лет. Порой целыми ночами ворочаясь с боку на бок в бессоннице, старая женщина ждала, когда отблески на верхнем резном краю шкафа или в зеркале комода возвестят ей о наступлении утреннего часа. Возвестят вернее, чем часы на противоположной стене: цифры да стрелки в полутьме не разглядеть; когда пробьют, бог их знает.

Пожалуй, около пяти? Что же это не слыхать-то?.. Прошлое утро вперед часов загомонили. Разве что одумались там, на своем насесте? Мол, подурачились, да и будет?

Старые часы заскрипели, потом бойко отстукали пять раз. И сразу же, будто едва дождался своей очереди, в хлеву запел петух: «Ку-ка-ре-ку-у!» Мирта приподнялась, вслушалась. Ну как же! «Ки-ке-ку-у!» — будто передразнила петуха шальная курица. Третье утро кряду! Большая такая, красивая, пестрая, что цветок боба, все коричневые яйца несла, да с последним яйцом, видно, ум потеряла. Еще накличет беду! Надо бы сходить в хлев, пощупать, какие у нее лапы. Если холодные — быть в доме покойнику, если теплые — значит, к пожару. Только попробуй пощупай в потемках, петух сердитый такой, того гляди глаза выцарапает. Ну, коли к покойнику, значит, пришел ее черед, больше в этом доме ни жить, ни помирать некому. Да и пора уж, пора, все равно убиваться по ней никто не будет, совсем одна осталась, словно сосна в поле. А может, забить горластую, тогда, сказывают, можно уйти от беды. Но тут же Мирта со вздохом опустилась на подушки: куда же девать столько мяса? Курица, проказница, от безделья раздобрела. За один день ее не съешь и в чулане не убережешь. Да и мухи налетят. Не обвались позапрошлым годом погреб… Ох, все не слава богу, что тут поделаешь, да ей, старому человеку, и не надо ничего, скорей помереть — скорей покой будет. Только ее никто не спросит, коль эта хрипуша пожар вызывает, значит, пожару и быть.

Хозяйка хутора Леясблусас [2] Леясблусас — Нижние блохи (лат.). нашарила у ножки кровати кружку с водой, попила и принялась прикидывать, где, не дай бог, может заняться пожар. Печь летом не топится, там вряд ли, перед плитой пол кирпичом выложен, если и выскочит какой уголек, тут же загаснет. Дымоход сосед Даумант зеленой елочкой прочистил. В хлев с «летучей мышью» она с весны не заходила. В каретном сарае… Стой, а лимузин! В нем, будто свечи какие-то, искра возникает, Даумант так и говорил.

Мирта охнула, повернулась на правый бок, потом опять на левый, наконец встала, надела юбку, поверх рубашки накинула большой платок, взяла ключ и засеменила через двор к каретному сараю.

Подул утренний ветерок, коснулся ветвей белого налива, несколько яблок упало.

Замок не поддавался — Мирта пыталась повернуть ключ то в одну, то в другую сторону, но он застрял. По голым ногам тянуло сквозняком. Дверь каретного сарая была посажена довольно высоко: собака или кошка легко могли подныривать туда-обратно, да и человек поменьше ростом, коли поднатужится, пожалуй, пролезет. Может, кто и стоит с той стороны, сейчас как навалится плечом, дверь так и выломится с треском прямо на нее. «Хе-хе-е», — засмеется злодей, сядет в лимузин и покатит прямо по ней, как по мосту, а она, законная владелица, останется тут лежать. Даумант, правда, говорил, что завести машину можно только теми маленькими ключиками, один из которых она держала в своем ридикюле из настоящей свиной кожи (подарок покойного Яна), а другой — в ящике комода, в самом дальнем углу. Да нешто мало одинаковых ключиков, особенного-то в них ничего нет! Наберет какой-нибудь вурдалак целую связку, глядишь, один аккурат и подойдет.

Наконец в замке что-то щелкнуло, и ключ повернулся. Дверь со скрипом отворилась. Вот она белеет в полутьме, ее автомашина. Красавица, цветом прямо как полученная в приданое кобыла Серка, когда к староста седая стала. А в бумагах так чудно написано: цвета белой ночи. Всем хорош лимузин, кабы не название это заковыристое. Чего только люди сейчас не напридумывают! Как бы хорошо Серкой-то назвать.

Оно, конечно, сани с проржавелыми полозьями да бывшая выездная телега без колеса — плохие соседи, про бревенчатые стены, все в паутине, и говорить нечего. Разве чета они этой красоте, этому блеску… Такую-то вещь в большую бы комнату поставить, все равно пустует, только вот двери узковаты — не пройдет. Когда дом строили, разве мог кто подумать, что она, Мирта, когда-нибудь станет владелицей лимузина. Ан, видать, счастье-то неслышно подбирается, как и горе. Жаль только, что поздно пришло — сил нет принять его, и близких никого нет, кто бы вместе порадовался; хорошо хоть завистники есть. Прямо перст судьбы повелел в тот день кассирше универмага чуть не силком настоять: возьмите да возьмите лотерейный билетик! А Мирте он ни к чему, калоши два шестьдесят стоят, а тут плати еще тридцать копеек! Хорошо, что та не отступилась: купите, мамаша, купите, может, пылесос выиграете. Только зачем Мирте пылесос, весь век без него прожила, проживет и еще сколько там осталось. А кассирша — ну будто кто ее поджигает: за тридцать копеек достанется, а ведь стоит больше тридцати рублей. Ну, коль стократная прибыль, тут уж не взять — только бога гневить, решила Мирта, достала тридцать копеек и… прикупила к калошам автомашину. Прямо вспомнить приятно. Не каждому такое везенье. Кассирша теперь, наверное, локти кусает, что себе не взяла тот билетик. Надо бы ей в утешение пару десятков яичек отнести, в магазине-то не всегда достанешь, а когда и есть, так бледные что снаружи, что внутри, разве сравнишь, как на хуторе куры несут: коричневые да с большими желтками. Только ведь не помнит Мирта, какая из себя эта кассирша, она там небось не одна, одна-то разве выдержит — день за днем с утра до вечера? В нынешних людях нет уж той хватки. А может, кассирша и не знает вовсе, какое счастье в руках держала, подумалось Мирте, тогда уж лучше пусть так и не узнает, к чему человека понапрасну огорчать.