Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

Неожиданно появился в отцовской избе Степан. Увидев зыбку, не снимая вещевого мешка и фуражки, выхватил шашку и перерубил толстый ремень, соединявший зыбку с очепом. Зыбка грохнула на пол, раздался плач ребенка. Яростно крикнув помертвевшей жене: — Сволочь! — Степан выскочил из избы.

Вассу спрятали. Возле избы Черноскутовых стал собираться народ. Заглядывали в окна и, увидев тесно прижавшихся друг к другу стариков, молча качали головой и отходили. Вскоре пьяный Степан, выйдя из-за угла соседней улицы с обнаженной шашкой, подбежал к отцовскому плетню и начал крошить плотно слежавшийся тальник.

Через полчаса вяло опустился на сваленные колья и закрыл лицо руками. В избе было тихо. Любопытные казачки, прячась за изгородью палисадников, не спускали глаз с неподвижно сидевшего Степана. Вот он снова вскочил на ноги, дико оглядел притаившуюся улицу и, точно бешеный, начал рубить подпорки старой амбарушки. Полетели щепки, сверкнула искра: видимо, Степан ударил о толстый кузнечный гвоздь, замшелая крыша сползла набок. Он оторвал доску и начал часто хлестать дверь. Наконец удары посыпались реже, Степан ослабел. В это время, к ужасу казачек, на улице показалась Устинья. Шла не торопясь, не спуская спокойных глаз со Степана, смело подошла к нему и, обхватив с материнской нежностью голову фронтовика, притянула к себе. Степан очнулся.

— Устиньюшка, се-стри-ца! — И надрывный, ноющий звук пронесся по улице: «ы-ы-ы!». За плетнями послышались всхлипывания, показалась на пороге избы сгорбленная горем мать, за ней, сутулясь и часто моргая красными веками, отец. В тяжелый, точно звериный, вой Степана влились плачущие голоса женщин. Кто-то догадался сбегать за Вассой. Прижимая к груди ребенка, с побледневшим лицом, она торопливо бежала по улице, на миг остановилась перед Степаном и произнесла со стоном:

— Прости!

Фронтовик поднялся на ноги и, махнув Вассе рукой, с помощью Устиньи добрался до избы. Уложив пьяного Степана в постель, она ушла домой.

Утром, чуть свет, она снова направилась к Черноскутовым, тихо открыла дверь и, увидев сидевшую у зыбки мать Степана, остановилась у порога. Старуха со счастливой улыбкой помаячила в сторону спящих в обнимку сына со снохой и тихо шепнула:

— Наладилось.

Возвращаясь, Устинья заметила, как с верхней улицы выехала группа вооруженных казаков и стала спускаться к реке. Она прижалась к перилам моста, пропуская всадников. Впереди ехал на рыжем жеребце Сила Ведерников, за ним Поликарп и еще несколько зажиточных станичников. У каждого за плечами была винтовка. Женщина проводила их взглядом, догадываясь, что отряд Силы Ведерникова решил отобрать у мужиков покосы, которые те захватили с неделю назад.

«Будет свалка», — подумала она с тревогой и, вбежав в дом, разбудила Лупана.

— Не с кем ехать на выручку мужиков: Евграф с Шеметом в городе. В станице не больше двух-трех фронтовиков, ну да, скажем, еще Степан Черноскутов. Однако попытаюсь.

Ехать на покосы Степан согласился.

«Помочь мужикам надо, — седлая отцовского коня, думал он. — Жаль, что вчера от пьяной дурости клинок затупил. Зазубрины есть», — виновато улыбнулся, помолчав, сказал Устинье с чувством:

— Спасибо, выручила, а то бы набедокурил, — и, подтянув подпругу седла, легко вскочил на коня.

Лупан дал Степану винтовку Евграфа.

Подъезжая к деревенской поскотине, они заметили большую толпу мужиков и баб, вооруженных кольями, железными вилами. У некоторых за поясом были топоры. Поскотина была закрыта. Со стороны дороги, у ворот, приподнявшись на стременах, что-то кричал толпе Сила Ведерников.

Лупан повернул коня в объезд. Степан последовал за ним. Заехав с противоположной стороны деревни, казаки пришпорили коней и понеслись по безлюдной улице.

Заметив мчавшихся всадников, толпа шарахнулась. Раздались крики:

— Обходят!

Навстречу выбежал с винтовкой солдат, вскинул ее к плечу и крикнул:

— Стой! Стрелять буду.

Вынырнувший из толпы Ераска ухватился за его винтовку.

— Не видишь, что ли: это — Лупан, с ним — Степан, а третьего не знаю. Наши люди…

Получив неожиданную помощь, мужики осмелели.

— Ну-ко, слазь с вершны, толстопузый! И не думай, покос все равно не отдадим.

— Самовольничать не позволю! — кричал, не слезая с седла Сила. — Покосы и земли еще царем нам дарованы, косить не дадим.

— Давай-ка, отъезжай подальше от греха, — сказал ему подъехавший вплотную к воротам Лупан. — Не будоражь народ!

— Я с тобой еще поговорю в комитете, — погрозил ему нагайкой Ведерников.

— Отчаливай! — Степан открыл ворота и, обнажив шашку, крикнул мужикам: — За мной, ребята!

Группа Ведерникова под напором толпы постепенно отходила от поскотины. Не спуская злобных глаз со Степана, Сила начал снимать с плеча винтовку.

— Спрячь винтовку, царский ублюдок! — яростно кричал Черноскутов.

Сила круто повернул коня:

— Мякинники! Большевики!

— Колом его, кикимору!

— Старорежимник!

Ведерников поскакал от ворот, отчаянно ругаясь и грозя кулаком:

— Я вам попомню, голь перекатная!

— Отчаливай!

Евграфу с Шеметом удалось добраться до Марамыша лишь поздно ночью.

Батурины спали. На стук вышел незнакомый человек в кожаной тужурке и рабочих сапогах. Спросив, что им нужно, пропустил приезжих в комнату, а сам ушел в боковушку, где жила когда-то Устинья.

Елизар, увидев зятя, стал торопливо одеваться.

— Не ждали. Мать, а, мать, — потряс он за плечо спящую жену, — вставай, Евграф приехал.

Женщина поднялась с постели и всплеснула руками:

— Евграф Лупанович, вот радость-то!

Утром, за чаем, Евграф спросил:

— Должно, ночью дверь нам открывал твой квартирант Русаков?

— А вы откуда его знаете?

— Устинья говорила, — помолчав, Евграф добавил: — Уж сильно его хвалила. И в Кочердыкской мы о нем слышали от дочери Степана Ростовцева.

— Спит он еще, наверное… Пойду узнаю, — Елизар направился к квартиранту.

— Здесь я, здесь, уже живой, — улыбаясь, Григорий Иванович подошел к гостям, поздоровался, провел по привычке рукой по волосам и, обратившись к Евграфу, спросил: — Значит, вы и есть муж Устиньи Елизаровны?

— Да.

Русаков взглянул на Евграфа. В его душе на миг вспыхнуло чувство неприязни и тотчас погасло. «Может быть, Устинья с ним счастлива?» Стараясь отогнать ее образ, Русаков повернулся к спутнику Евграфа.

— Это мой товарищ. Мы с ним из одной станицы, — сказал Истомин, показывая глазами на Василия.

Шемет крепко пожал руку Русакову и внимательно посмотрел на него. Крепко сбитая фигура, простое лицо рабочего, с коротко подстриженными усами и гладко выбритым подбородком, спокойные движения, уверенный голос располагали к Русакову.