Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

— Как там казаки?

Евграф рассказал о настроении казачества. Одно только беспокоит: идут разговоры о восстании атамана Дутова. Поликарп Ведерников, захватив оружие, уехал с группой зажиточных казаков неизвестно куда. В Зверинской на заборах появились прокламации дутовцев. В степи неспокойно.

В первых числах июня с железнодорожной станции в Марамыш прискакал вестовой, забрызганный грязью, от усталости едва держась в седле. Повернул коня к городской площади и, узнав, где уком, галопом помчался по улице. Кинув поводья, он соскочил с седла и поспешно поднялся на крыльцо.

— Вы председатель уездной парторганизации? — спросил он Русакова.

— Да.

Незнакомец прикрыл за собой дверь и в упор посмотрел на Григория Ивановича.

— Чехи захватили власть в Челябинске и Зауральске. Большой отряд белогвардейцев двигается на Марамыш.

В кабинете наступила глубокая тишина. Тикали на стене ходики. В раскрытое окно из палисадника доносилась шумная возня воробьев. Русаков поспешно взял трубку телефона.

— Соедините с председателем исполкома! Федор, ты?

Русаков распорядился собрать по тревоге всех пеших и конных милиционеров, руководящих работников. Собрание коммунистов города было коротким.

— Товарищи! Для молодой Советской Республики наступил тяжелый час испытаний, — начал Русаков и, нашарив рукой верхнюю пуговицу гимнастерки, расстегнул ворот. — Челябинск и Зауральск пали. Чехи и белоказаки наступают на Марамыш. — Григорий Иванович выдержал паузу и, вкладывая горячую веру в слова, произнес:

— Но мы с вами смело понесем великое знамя Ленина через бури и невзгоды гражданской войны и водрузим его в родном Зауралье!

— Смерть паразитам! — выкрикнул гневно матрос и потряс кулаком.

Собравшиеся вскочили, повинуясь внутренней силе, тесным кольцом окружили Русакова.

начал торжественно он и взглянул через плечо на Христину.

раздался страстный ее голос. Взмахнув фуражкой, Епифан Батурин загремел басом:

Легкий ветерок вынес слова песни, слова справедливости и гнева, через раскрытые окна на улицу и, поднимая их все выше, звал к борьбе и победе.

Через час Христина выехала из города. Остановившись на увале, с которого хорошо виден Марамыш и противоположный косогор, где должны были показаться чехи и белоказаки, она прислушалась к призывному звону колоколов. По улицам к зданию уездного исполкома шли рабочие пимокатных заводов. Проскакал кавалерийский эскадрон конной милиции; чеканя шаг, прошел отряд коммунистов. Замыкая колонну защитников города, следовала группа фронтовиков под командой матроса Осокина.

Неожиданно внимание Христины привлек небольшой отряд всадников, ехавший в ее сторону. Впереди на вороном жеребце, заломив кубанку на затылок, в широчайших из красного сукна галифе, в яркой кашемировой рубахе, опоясанной тонким ремешком, на котором болтались две грушевидные гранаты, размахивая саблей, мчался раскосый, смуглый человек. За ним беспорядочной толпой, одетые кто в модную черкеску, кто в цветной башкирский халат или в старую рвань, едва прикрывавшую тело, двигались оравшие люди.

То анархист Пашка Дымов бежал из города с отрядом. Погоняя лошадей, всадники скрылись в лесу.

«Трус», — подумала с презрением Христина и, когда звук копыт отряда затих вдали, выехала на тракт.

В ближайшей от города согре раздались редкие выстрелы: конная разведка врага, наткнувшись на заставу защитников города и открыв беспорядочную стрельбу, скрылась. Стояла напряженная тишина. Лишь изредка мигнет зажатый в ладонях огонек цигарки, и послышится сердитый шепот:

— Погаси, курить не велено!

В темноте из дальней согры доносились подозрительные шорохи. Враг готовился к атаке.

Перед утром к Русакову пришла нерадостная весть: белоказаки захватив власть в Усть-Уйской и соседних станицах двигались с тыла на Марамыш. Сопротивляться было бесполезно. После короткого совещания с командирами, отряды партизан отступили от города. В Марамыше осталась лишь небольшая группа подпольщиков.

Никита Фирсов несколько раз вставал с постели, поправлял слабый огонек лампады и прислушивался к таинственным шорохам улицы. Не вытерпев, высунулся в открытое окно и, точно ястреб, завертел головой по сторонам.

В темноте стучали колеса телег, порой доносился приглушенный говор людей. Накинув халат, Никита осторожно пробрался в комнату расстриги. Никодим спал.

— Федорович! А, Федорович, вставай!

Тот с трудом открыл отяжелевшие веки и, опустив ноги на коврик, протяжно зевнул.

— Что тебе?

— В городе неладно. Вышел бы ты на улицу, посмотрел.

Расстрига почесал пухлый живот и не торопясь стал одеваться.

— Сергей приехал?

— Спит у своей Иродиады, — махнул рукой Никита и оперся на клюшку.

Зимой Элеонора Сажней окончательно поселилась в комнатах, которые занимала когда-то покойная Дарья.

Молодой Фирсов, по выражению Василисы Терентьевны, по-прежнему «куролесил», забросив дела. От Агнии письма получали редко. Ее муж, Мартин-Иоган Тегерсен устроился на работу в американском Красном Кресте и жил в Омске.

От Андрея вестей не было больше года. Как-то Василисе Терентьевне сказали, что в исполкоме работает невеста Андрея, Христина Ростовцева. Старуха поспешно оделась и пошла посмотреть будущую сноху.

В приемной уселась в уголок и долгим, ревнивым взглядом следила за девушкой, прислушиваясь к ее разговорам с посетителями. Домой вернулась довольная осмотром. Одно смущало старую женщину: будущая жена Андрея была коммунистка, а они и в бога не верят, и ребят не крестят, и косы стригут.

«Ничего, были бы внучата, окрестим, что и отец с матерью не узнают. Дождаться бы! — Василиса Терентьевна вздохнула: — Старик только псалмы читает, Сереженька за волками по степи гоняется, актерка в доме разные киятры устраивает, даже втянула в бесовскую игру и Никодимушку. Прошлый раз сообщает: «Мы с Никодимом Федоровичем думаем репетицию в вашей столовой провести. Отрывки из оперы «Самсон и Далила» ставить будем». Потом подала Никодимушке стул. «Представь, говорит, что это водяное колесо мельницы, и верти его, а я буду петь». Вернулась в свою комнату, разделась, распустила волосы и вышла к Никодиму в чем мать родила. А тот, дурак-то, затянул какой-то псалом и косит на нее глаза. Ладно, старик костылем их разогнал по комнатам. Срамота! Сказала я Сергею, а он хохочет! Была бы моя воля, оттаскала бы ее, паскуду, за волосы! Где это видано, чтобы голой выходить?»