Иван Абрамов - Оглянись на будущее

— Слушай, не смеши меня, — нетерпеливо попросил Иван. — Говори, что там у тебя за пазухой. Ну?

— Лады! — согласился Никанор. — Только ша! Никаких бочек! Ну, вот и сговорились…

«Жу-улик, — чуть не вслух сказал Иван. — Это ж он хочет с Мошкарой разделаться. Моими руками. По законам колымской чести. «Ну-ну!»

— Ты знаешь, — продолжал Никанор, плохо справляясь с деланным волнением. — Было, ну, было! Так ведь сплыло. Завязано — и точка! Небо в клеточку только в песнях хорошо. А он, падла, не отцепляется. Он знай тащит, куда ни один придурок своей волей не пойдет. Не понт это, не понт! — постучал себе в грудь. — Во! — сложил пальцы крестом. — Я чо — дурей паровоза? Мне чо — опять туда? А зачем? Хватит! Ну вот. Серегу прищучил. Серега на денежку жадный, распустил сопли… Да не понт это, не понт! Нет роли мне в таких делах. И трубы те… спроси, спроси! Ты спроси! Федьку, суку позорную, друга-брата своего тоже спроси. Заложили они тебя, как последнюю сявку. А я в спину колоть не привык. Понял? Я с тобой на честную.

— Откуда тебе все это известно? — задал Стрельцов ненужный пока вопрос. От изумления задал. Ведь Никанор именно за этим и подошел, чтоб намекнуть. Хуже того — он заранее знал, что так должно сложиться, он не вслепую явился сюда. Но это получается вовсе плохо. Не ясновидец же он. Конечно, сказанное без свидетелей — все равно, что не сказанное, в таких делах Никанор многоопытен. И все же, все же. Начало всему — гнилые трубы. — Так откуда же? — повторил Иван ненужный вопрос.

— Может, рассказать тебе, откуда у меня деньги в правом кармане? — косо усмехнулся Никанор. — Любите вы дотошничать. Да я тебя видеть не видел, понял ты? Ну вот! А насчет Зойки я сказал честно. Ты сколько лет Танюшку катал? Теперь она где? А ты, значит, наново, другую взялся…

— Стоп! — привстал Стрельцов. — Нельзя так, друг ситцевый. Ты не дурак, а я, значит, и в колбасных обрезках не смогу разобраться? Оставь Зойку, это не тот разговор. Ну и ладненько. Так вот! — встал все же Иван. Взял Никанора за кончик воротника, потеребил, глядя прямо в глаза: — Разберемся. А ты как думал? Ну — вали! — надавил ладонью между лопатками Никанора. — Топай, топай, наговорились. Э-э! Леденцы забыл. Пригодятся, — подал коробочку с детской мордашкой на крышке.

«Мне тоже нечего бы тут ошиваться, — провожая Никанора взглядом, подумал Стрельцов. — Не совсем подходящее место для глубокомысленных размышлений. Не видали меня люди, такого… разогретого? Еще скажут: плачет Иван Стрельцов, изгнанный с завода…

Батюшки, это и вовсе лишнее, — оторопел Иван, увидав быстро приближающуюся Маргариту Илларионовну. — Драпануть? Что там и как, не заметил, да и все. Ну, какие у нас тут… теперь могут быть разговоры да еще… под окнами директорского кабинета?»

— Здравствуйте, — одышливо вымолвила Маргарита Илларионовна, протянув Ивану руку. — Что там, как?

Петлястый и неприятный разговор с Никанором показался теперь Стрельцову милым удовольствием. Как вести себя с женой директора, что ответить на этот ее вопрос, следует ли вообще разговаривать? Но и молчать нельзя.

— Хвалиться нечем, — мрачно вымолвил Стрельцов.

— Но вы же не виноваты! — и так сострадательно посмотрела женщина в глаза Стрельцову, будто сейчас здесь, в ее присутствии, решалась его судьба.

— Как повернуть, — развел руками Стрельцов.

— То есть? Вы хотите сказать?..

— Сварил-то я.

— Мне позвонили из его приемной. Это правда, что он отобрал у вас пропуск?

— Дело не в пропуске.

— Я понимаю… Давайте сядем, — предложила Маргарита Илларионовна, оглянувшись на административный корпус. Нет, из окна директорского кабинета эта скамья не видна.

«А ведь она совсем не похожа на директоршу, — помаленечку освобождаясь от скованности, подумал Иван. — Ну, на жену Владимира Васильевича Тушкова не похожа. Если верно, что совместная жизнь накладывает одинаковый отпечаток, у нее что-то общее с Леонидом Марковичем. Но… у нее какое-то свое горе. Глаза-то мечутся, губы дрожат. И не сюда она шла, наверно, к мужу спешила».

— Он что же — отобрал, и все? — повторила Маргарита Илларионовна вопрос. — Он же… он знает, что с вами так нельзя поступать.

— Да не в том дело — нельзя или можно, не та посылка, — совсем оправившись от скованности, сказал Стрельцов. — Ошибиться можно, вот в чем дело. Легко сказать: на ошибках учимся. Есть ошибки, которых нельзя допускать. Их нельзя исправить, нельзя повернуть, и дело не во мне лично. Поверите…

— Не имеет права! — вскочила Маргарита Илларионовна. — Права не имеет! — притопнула она ногой. И стала очень даже похожа на жену директора Тушкова. Если я так считаю, то так оно и есть. Логика волевого начальника, не обремененного контролем.

Расхотелось Ивану разговаривать с Маргаритой Илларионовной о своих делах. И не потому, что неловко или неуместно. Не нужно. Сочтет виновным — топнет ногой, признает невиновным — топнет ногой. Не ново, но только и пригодно для волевого начальства.

— Как ваш Егор поживает? — спросил, не скрывая равнодушия.

— Посадили… — шепотом вымолвила Маргарита Илларионовна.

— Что-о? Как… посадили? Кто? Когда? — оторопел Иван. И, не совсем еще осознав происшедшее, понял, что Маргарита Илларионовна бежала к нему, именно к нему. Спешила к нему за помощью. Помочь она тоже хотела, она искренне возмущалась только что, но спешила-то за помощью.

— В милицию… — еле слышно вымолвила Маргарита Илларионовна. — Я видела. Он подошел, а они вышли. Он к подъезду, а они вышли из своей машины… Ну, такая, с полосочкой. И увезли. Но как же так? Ваня… Пойми же. Он не пропащий. Он… это немыслимо и нелогично, только это именно так, ему очень и очень трудно. Он… он, видите ли, не может в этом чине, в чине директорского сына. Все от этого, все. Поверь мне… — И закрыв лицо ладонями, заплакала неудержимо, жалко, беспомощно.

— Успокойтесь, пожалуйста, — дотронулся Иван до руки Маргариты Илларионовны. — Я немедленно выясню. Я прямо сейчас… Извините. Я из того вон автомата. А вы бы лучше домой. Не надо людям такое напоказ, не надо. Идите, идите. Прошу вас, — помог он встать женщине и поддержал ее под руку на первых шагах. Отстал, оглянулся на автомат в красной будке, подумал и направился к проходной. Что там и как с пропуском, не откажут ему на вахте воспользоваться телефоном.

И все же — какое нелепое положение. Кто, как и почему тут помогает, кто за кого вступается? Почему так несуразно все переплелось? Разве даже в таких сложных ситуациях нельзя по-человечески? И оторопел Иван, подумав: «А если спросит начальник отделения насчет этих злосчастных труб? А если скажет: ты теперь не начальник штаба дружины, на каком основании беспокоишь меня?»

Не спросит, не скажет, но до чего же нелепое, до чего неестественное положение.