Иван Абрамов - Оглянись на будущее

Наяву они такой пшенки сроду не пробовали. Если и раздобудет дед немного пшенца — кулешок сварганит, постным маслицем покропит, да и то — разве весь чугунок на двоих? А сосал да хрупал по ночам Сергей не пшенную корочку. Глину сосал да хрупал. Нащупает выступ меж кирпичами, отковыряет, засунет в рот и сосет, сосет. Даже сонный.

Бывало, конечно, ссорились, но никто меж ними сроду не встревал. Тот же Никанор, когда со шпаной свалялся, и то не лез. Теперь вон как получилось. И скажет Рая своему сыну: «Был у твоего отца товарищ такой. Взял да и сунул под суд твоего отца. Осиротил тебя…»

Не навек осиротит, за такие дела много не дадут, но… разве ребенок поймет? А сиротство — это отпробовано. Сполна. К тому же молва прилипчива. Будут твердить человеку: «Батя твой в тюряге парится. За хорошие дела туда не сажают…» Да уж найдут люди, что сказать, на такое они горазды. Каково это — тащить бремя без вины?

«Значит, пойти и сказать: посадите меня, я во всем виноват. Прикрыть не только Серегу, Мошкару тоже прикрыть. А если у меня свои дети будут? Если им скажут люди: ваш батя в тюряге парился… Им каково будет? Мне каково? Ради неродившегося в моллюска превратиться? Нет! Родится, пусть человеком растет, ни к чему человеку чужое предательство и чужое попустительство. Нет…»

В свой угол Иван пробрался на цыпочках. Деда будить в такой ситуации опасно. Заведет разговор — до утра хватит. Но куда ты денешься? Покряхтел Гордей, пошуршал чем-то, сообщил ничуть не сонным голосом:

— Тут к тебе ребята прибегали. Говорят: прокурор делом занялся. Говорят, нешуточное началось. Так я вон что, как же с этим, с нашим Сережкой?

— Откуда я знаю? — рассердился Иван. — Не я прокурор, не нам с тобой разбираться.

— Так оно так, — согласился Гордей Калиныч. — Только это — он все же наш. Вань. Ты не злись, ты вон что, сбегай к Маркычу. Ну, давай, может, я сбегаю. Нельзя своих людей в трату пускать.

— Скоро утро… — И осекся Иван, вспомнив, что вставать ему незачем, идти некуда. Выгнали его. Он теперь хуже безработного.

О том, что у Ивана Стрельцова директор пропуск отобрал, Зоя узнала в обеденный перерыв. Минут за пять до сигнала подошел к ней бригадир и сказал примирительно, покаянно:

— Ты вон что, Зойк, ты прости, если я что не так. Ты знай: тебе я вреда не желаю. Я за тебя хоть в огонь.

Зоя знала: Никанор умеет овечкой прикинуться. Запоет таким тенором — в пору пожалеть его. А глянешь нечаянно в глаза — холодные, как у волка.

Оторопь берет, как подумается, что человек такой все же сумеет улестить кого-то, добьется своего и выявится перед слишком доверчивым во всей волчьей сущности. Каково будет человеку, поверившему словам и улыбкам Никанора, пережить обман? К тому же, чего греха таить, была полосочка, когда она сама чуть не поддалась. Может, потому, освободившись теперь от недолгого заблуждения, держала себя с бригадиром резко и вызывающе, как бы мстя ему за ту минутную оплошность, о которой, вполне допустимо, он и не подозревал.

— Чего ты лебезишь? — спросила, подозрительно оглядев Никанора. — Без причин ты расстилаться не будешь.

— Есть причины, — согласился Никанор. — Разговор есть. Деловой. Не, что ты, не то подумала, — ехидненько усмехнувшись, уточнил он. — Я личное на территории завода не устраиваю, о государственных делах потолковать надо. Заказал я щи флотские, гуляши попостнее, по два стакана компоту из сухофруктов и местечко за столиком для двоих. Ну? Заметано?

— Если государственные дела, пойдет и под гуляши, — согласилась Зоя. Ей все думалось: не откроет ли Никанор секрет кронштейнов. И правда, фокус получается с этими кронштейниками. Вроде не шибко торопится Федор, она тоже не из стахановцев, а заработок рекордсменский. Догадывалась, что дело тут нечисто, но одними догадками ничего не поправишь. И вот — дела государственной важности.

Со щами управились молча. Не притрагиваясь к гуляшу, Никанор сказал с каким-то особенным нажимом:

— Доверие нам оказывают. Большое. В масштабах всего завода.

— Мы рады, — тоже отодвинула тарелку Зоя. Такие слова, такую интонацию она услышала от бригадира впервые. Наверно, действительно что-то серьезное.

— Скоро мы будем называться первой бригадой коммунистического труда, — положив обе руки на стол, как бы утверждая эти свои слова, сообщил Никанор ошеломляющее. Если пошутил, то он прямо артист, но видно — сказал на полном серьезе. Обрадовалась было Зоя. А что — кому такое не лестно? Но тут же опомнилась. Никанор Ступак — бригадир первой на заводе бригады коммунистического труда? Нелепее, смешнее ничего не придумать. Никанор Ступак? Со всякими хитрыми кронштейниками, с какими-то и вовсе таинственными махинациями на паях с Мошкарой, наконец, со своим недавним прошлым? Да и никакое оно не прошлое, ибо ничего не прошло из его блатных замашек. Хитрее стал, увертливее, вот и все перемены. И сказала резко, гневно:

— Ты знаешь, ты лучше насчет неба в клеточку. Не твоего репертуара шуточки.

— Я не шучу, — не обиделся, но как-то набычился Никанор. — Начальство предложило, начальство условия выработало, наше дело — принять или не принять. Нас никто не насилует.

— Какое начальство? — в самые зрачки Никанора посмотрела Зоя.

— Большое, — усмехнулся Никанор. Ему было не просто лестно, он безмерно возгордился, что удалось так заинтересовать Зою. — Вот так, девочка. Наверно, мы не самые завалящие, коль они там…

— Да не морочь ты мне голову! — встала Зоя, поняв, что Никанор выложил ей правду. — Они что — с луны свалились? Они… У тебя все?

— Погоди, сядь, — попросил Никанор мягко. — Не все у меня. — И так трагично вздохнул, что Зоя еще пуще насторожилась. — Иван что-то набедокурил. Не перебивай, сам я собьюсь. Краем слышал, толком не понял, но вызвал его директор, взгрел на всю катушку и… пропуск отобрал. Сказал вроде: чтоб ноги твоей на заводе не было.

— И это правда? — звенящим от возмущения голосом спросила Зоя. — А ты знаешь, как она называется? Ты слышал, что за такое бывает?

— А-а, ну, чего ты кипятишься? — горестно улыбнулся бригадир. И опять показалось Зое, что говорит он правду. Да это как же так? Что ж теперь — любая дребедень может быть правдой?

— Я точно не знаю, но Иван какие-то трубы гнилые тайком сварил. Не то на питательной воде сгорел, не то еще на чем. Я в этих трубах не волоку…

Страшно сделалось Зое. Поняла она: Никанор ничего не выдумал. Ивана выгнали, а его — Капусту — бригадиром первой на заводе бригады коммунистического труда. По незнанию, по злому умыслу или еще почему так получилось — не в причинах дело. Ивана выгнали, а Никанора… Ивана выгнали?

— Ты… ты мух наелся? Ах ты, волк новомодный! Да вас, таких… — И задохнулась от негодования. И от страха тоже. Никанор сказал правду. Ну, как есть, так и сказал. Но разве это допустимо? Конечно, такого не будет, но даже на словах… А почему не будет? Кто помешает? Ивана-то выгнали. Выгнали!