Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

Он шел неторопливо, обдумывая, как он поведет себя в том и в другом случае. Но встретил на улице любимую девушку. Она, как все девушки, стала жаловаться, что Алеша совсем забыл о ней, и дело кончилось тем, что они свернули в кино.

К Назирову Сидорин попал только в двенадцатом часу ночи. Неожиданная встреча, посещение кино и проводы девушки по лунным улицам ночной слободы взбудоражили Сидорина, неудержимо хотелось поделиться с кем-нибудь переполнявшими его чувствами. И ему уже рисовалось, что именно с этого он начнет свой разговор с Назировым. Но у Назирова он застал Авана Акчурина и Надежду Николаевну. Видимо, они уже успели вдоволь поработать, стол был завален бумагами, книгами. На кровати, на письменном столе лежали как попало свертки чертежей, каких-то бумаг.

Для Сидорина начиналась «морская тайна», которая не укладывалась в его сознании. Он был прямой человек, и ему казалось, что и человеческие отношения складываются строго по прямой. Раз жена предпочла другого, гони ее ко всем чертям, если же очень любишь ее и прощаешь, тогда дерись за нее, вцепившись в горло своего недруга. А тут сидят себе оба «героя романа» и мирно обсуждают проект.

Акчурин стал поспешно собираться домой.

— Ну, Азат, жму руку. Хоть завтра можно начинать перестройку цеха.

Сидорин обрадовался.

— А я уж собирался сказать: с приходом бездельника и дело остановится. А вы, оказывается, успели все закончить. Давайте, давайте скорей команду!

— Не торопись, Алеша, — уныло проговорил Назиров. После истории с сеялками он уже сомневался, осуществится ли когда-нибудь его проект.

— Нет, теперь лежать не дадим. Поднимем тревогу! — решительно сказал Сидорин, шагая вокруг стола, заваленного чертежами, и довольно потирая руки. — Значит, выходим в открытое море?..

Надежда Николаевна заметила необычный блеск в глазах Сидорина и понимающе улыбнулась.

— Мне ясно, Алеша, почему вы так долго шли сюда.

Сидорину только того и надо было: счастливая улыбка расплылась по его лицу. Долго не раздумывая, он выложил ей все начистоту.

— А вот Азат Хайбуллович, — подытожила Надежда Николаевна, — будто медведь, залег в берлоге. Ну, сегодня уже ладно, делом были заняты, а то, знаешь ли, целыми вечерами…

— Что? — заинтересовался Сидорин.

— Не зажигая света, сидит один в темной комнате!

— Неужели? — удивился матрос. — Первого такого вижу, чтобы сам себя добровольно на гауптвахту сажал!

— Вам смешно, — горестно вздохнул Назиров. — А я ничего не могу с собой поделать… Никак не могу взять себя в руки. Сейчас все мысли мои об одном — об отъезде. А с отъездом тянут.

— Кое-кто вовсе не хочет вас отпускать, — вставил Сидорин.

Назиров ничего не ответил, — не то прослушал, не то значения не придал его словам. Закурив, он порывисто затягивался. Жалко было смотреть на него: скулы торчат, костюм висит, как на вешалке.

— Что тянут, это, пожалуй, даже лучше для тебя, Азат Хайбуллович. — Надежда Николаевна тоже, видимо, не обратила внимания на реплику Сидорина. — Если поедешь в таком настроении, нечего тебе делать в деревне. Партия посылает на село работать, нынче деревня — это тебе не уголок, где можно укрыться от сердечных мук. Такой сонной заводи не сыскать даже на самой отдаленной окраине…

— Знаю, — согласился Назиров, кусая губы. — Я постараюсь стать сильнее себя. — И, подумав немного, покачал своей крупной головой. — На это моей воли хватит!

— А сердце все равно будет ныть. Правда, Алеша?

— Точно, — серьезно подтвердил Сидорин. — Я уже давно толкую ему…

— Действительно, глупейшее положение!.. Но как же мне быть, товарищи? — с болью воскликнул Назиров и опустил голову. Светлые кудрявые пряди, свесившись, почти закрыли лицо.

Сидорин положил ему на плечо руку.

— Решительно объяснись, вот что, и Гульчира все поймет…

— Да, да, — подхватила Надежда Николаевна. — Гульчира — девушка особенная. Огонек в ее сердце тлеет… Она и не собирается гасить его, а тебя… просто боится… Боится, что ты можешь навсегда потушить этот огонь, потому старается подальше держаться от тебя.

На мгновение Назиров ожил. И тотчас же худое лицо его вновь потускнело.

— Нет, она не простит меня, — прошептал он еле слышно.

Мысль, что Гульчира может окончательно отвергнуть его, страшила Назирова, и он старался избегать разговора с ней. Так в нем оставалась хоть крохотная надежда, а если Гульчира совсем отвернется…

На следующий день в клубе был назначен вечер молодых избирателей. Назиров знал, что Гульчира работает на участке и, значит, будет в клубе.

Назиров стоял в кругу молодых инженеров, когда мимо с высоко поднятой головой прошла Гульчира. Черное платье, черные, как вороново крыло, блестящие косы, уложенные на затылке. «Ты для меня теперь никто», — прочитал Назиров в ее холодном и даже, как показалось ему, насмешливом взгляде. «Зачем понадобилось мне появляться здесь?» — упрекал он себя.

Он взбежал наверх и, укрывшись за колонной, следил за девушкой глазами. Вот она с Геной Антоновым выходит на вальс. Лицо у Назирова судорожно задергалось. Хрустнула в кармане расческа.

Первая мысль, ударившая ему в голову, была — избить Антонова. Да, да, избить, не считаясь ни с чем, чтобы все видели. С трудом совладав с этим мучительным искушением, Назиров в пальто нараспашку выскочил на улицу.

Было сухо. Морозило. Березка перед клубом стояла, словно сказочная девушка в белой шали, склонившая чуть набок голову. Утрамбованный ногами пешеходов снег при свете тусклых желтоватых огней отблескивал белым атласом. А небо было густо-черное, без звезд, без луны.

Вдруг из темноты глянули на него две яркие звездочки — влажные черные глаза Гульчиры. «Твои глаза — бездонное море…» — пел ей когда-то Назиров. А теперь глаза эти смотрят на другого. Их призрачный блеск преследовал Назирова.

«К черту! Хватит… Перегорело дотла… Пора забыть… — внушал себе Назиров. — Не одна Гульчира на свете…»

И Назиров резко повернул обратно в клуб. В спешке чуть кого-то не сбил с ног. Но не обернулся, не извинился. Сбросив пальто, не взяв даже номерка в раздевалке, поправляя на ходу съехавший галстук, он одним махом взлетел по лестнице.

— Как угорелый!.. Что стряслось с парнем?.. — бросила вдогонку Назирову пожилая гардеробщица и сунула номерок в карман халата.

Назиров решительно приблизился к стоявшей одиноко у колонны девушке и пригласил:

— Станцуем, Валя.

Девушка не успела ответить, как он обхватил ее тонкую талию и увлек изумленную, немного испуганную его напористостью, на середину зала.

Они закружились в вальсе.

Валя зарделась: впервые в жизни она танцевала с таким наслаждением.

Еще мгновение назад Гульчира блистала среди танцующих и вдруг вышла из круга, остановилась. Перед глазами, терзая ее, проносились двое — кружившийся с яростным и мрачным лицом Назиров и безмерно счастливая, раскрасневшаяся Валентина.