Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

— Не потому, Зариф Фатыхович, а просто мужчина есть мужчина, — мягко и осторожно начал Матвей Яковлевич. — Нет в мужчинах той нежности, что в женщинах. Почему дитя всегда больше тянется к матери? Потому что у матери душа нежнее, она лучше понимает ребенка.

— Возможно, что и так, — вздохнул Гаязов. Он понял намек Матвея Яковлевича. Чуткий старик, чтобы не бередить раны, никогда не говорил прямо, что выход тут один — женитьба. Но при каждом удобном случае намекал на это.

— Трудное дело — вырастить ребенка. Особенно одинокому. Сейчас она, — Матвей Яковлевич кивнул в сторону комнаты, где спала Наиля, — еще маленькая и требования у нее совсем небольшие, а подрастет — и забот больше будет.

— Это так…

Гаязов не замечал, что курит папиросу за папиросой. И лишь когда комната наполнилась дымом, он спохватился и открыл окно. В лицо ему пахнул ночной прохладный воздух. На черном бархатном небе, будто кто-то их разбросал щедрыми пригоршнями, сверкали яркие звезды.

Гаязов подсел к Матвею Яковлевичу и уже совсем другим, деловым тоном заговорил о том, что слишком часто меняются на «Казмаше» директора, что это не может не сказываться на производственных возможностях завода.

— Замечательный человек Мироныч, но любил старик ходить по проторенной дорожке. А я, Яковлич, знаете, больше уважаю альпинистов.

— Кто на скалы карабкается?

— Ага, — улыбнулся Гаязов. — Другой, того и гляди, разобьется в лепешку, а взбирается все выше. Хорошо!

— Хасан Шакирович, думаете, из породы альпинистов? — насторожился Погорельцев.

— А вы слышали, что говорилось о нем на заводе до его приезда?

— По одежде, Зариф Фатыхович, встречают, по уму провожают. Но что правда, то правда — надоело уже встречать и провожать. Эдак и совсем запутаться можно.

В глазах Гаязова вспыхнули озорные искорки.

— Ну, уж на этот раз, Матвей Яковлич, как хотите, а обижаться вам придется на самого себя. Муртазин вам свой человек, все в один голос говорят.

Матвей Яковлевич смутился.

— Да как сказать… В молодости жил у нас немного, вот как сейчас живет Баламир… Квартирантом, — сказал он сдержанно. — После того, Зариф Фатыхович, сколько воды утекло, сколько годков отстукало. В те поры волосы-то у меня еще не были снежком запорошены, как сейчас.

И он, не очень, правда, охотно (с такими просьбами к старухам надо обращаться!), рассказал историю Хасана. Когда Погорельцев кончил, Гаязов спросил немного удивленно:

— И после этого ни разу не бывал? Даже проездом не заглянул?

— Нет… Не приходилось, — ответил Матвей Яковлевич коротко.

Нетерпеливо поднявшись, Гаязов подошел к окну. Ночь была сырая и тихая. А звезд, казалось, стало еще больше, чем давеча. Зариф вздохнул: «Знает ли Муртазин, рассказала ли ему Ильшат о своей первой отвергнутой любви? Ничего себе будут отношения у парторга с директором».

Матвей Яковлевич встал и, словно по секрету, шепотом признался:

— Завтра ждем его в гости. Не званым, а так, запросто… Званым после… Ольга Александровна уже хлопочет, угощение готовит. Пойду и я, помогу ей немного. До свидания, Зариф Фатыхович. Спокойной ночи.

— Спасибо, Матвей Яковлич, уж простите, пожалуйста, что Наиля побеспокоила.

— Какое ж тут беспокойство. С ребенком в дом приходит радость. А Наиля для нас все равно что родная дочь.

И старик, пройдя на носках мимо спящего ребенка, неслышно закрыл за собой дверь.

Пока Матвей Яковлевич проводил время у Гаязова за неторопливой беседой, задержавшийся на собрании Сулейман Уразметов на всех парах мчался домой.

Во дворе кто-то с силой хлопал палкой по чему-то мягкому, и Сулейман тотчас смекнул, что это младшая дочь Нурия выбивает пыль из дорожек. Он перевел дух. Значит, зять еще не приехал, можно не торопиться.

Медленно, отяжелевшим шагом вошел Сулейман в тускло освещенное парадное и стал подниматься на третий этаж. Его догнала запыхавшаяся Нурия со свернутым трубкой ковром на плече. Голова повязана вылинявшим стареньким платочком. В домашнем халатике, босоногая.

— Устал, папа? — весело сверкая глазами, спросила она, не замечая его недовольного взгляда.

— А что? — насторожился Сулейман.

— Ничего. Медленно что-то поднимаешься.

— Поживешь с мое, тогда посмотрим, как ты будешь ласточкой летать.

— Ой, папа, не сердись. А мы все вверх дном перевернули. Везде помыли, все уголки вычистили… Не то что Хасана-джизни [3] Джизни — зять. , а впору самого-самого большого гостя… — Нурия запнулась, не находя нужного слова. И вдруг перескочила совсем на другое: — Папа, джизни видел?

— Нет.

— А я видела!

— Где, когда?.. — встрепенулся Сулейман.

— Час назад по Заводской на машине промчался.

— А-а… — разочарованно протянул Сулейман.

Свежевымытые полы влажно блестели под ярким светом. Гульчира, средняя дочь Сулеймана, только что кончив мыть коридор, скользнула на кухню с ведром в руке. Сулейман разделся и шумно потянул широким носом воздух: легкий запах жаренного на топленом масле мяса с луком сразу вызвал в нем аппетит.

— Га! — повеселел он. — Перемечи, учпочмаки!.. [4] Перемечи, учпочмаки — пирожки с мясом.

— Это для гостя! — сказала Нурия, сбросив ковровую дорожку на пол.

— А мне ничего? — шутливо огорчился Сулейман. — Так-то встречаешь ты, моя ласточка, отца. Не думал, не думал…

— Ждешь гостя — мясо жарь, не будет на столе мяса — сам изжаришься, — с лукавинкой повела черной бровью Нурия.

— Это тоже верно, дочка. А все же пошла бы ты привела себя в порядок. Да и дорожку давай постелем. А то вдруг…

— Пусть пол немного подсохнет, — с хозяйственным видом свела бровки Нурия и ласточкой метнулась в девичью комнату.

В большой семье Уразметовых, пожалуй, искреннее всех ждала гостя Нурия. Она ежегодно ездила в гости к зятю и сестре и была самого высокого мнения о Муртазине. По-видимому, он доставил своей юной свояченице немало приятных минут, и она теперь горела желанием хоть в малой мере отплатить ему за гостеприимство.

Сулейман стянул сапоги, надел мягкие туфли, которые ловко были брошены к его ногам успевшей снова появиться Нурией, и заглянул на кухню.

Гульчира и здесь уже домывала пол. Марьям, жена старшего сына Иштугана, вытирала полотенцем тарелки. Она была на сносях, и в доме поручали ей только легкую работу.

Старый Сулейман хмыкнул, чтобы обратить на себя внимание.

— Ждем, значит, гостя, га! — кивнул он головой на горку поджаренных пирожков на столе. — Дурак зять будет, коли не приедет. Эдакая груда добра. О, еще и пельмени!.. Ну, молодцы, молодцы! И мне, значит, кое-что перепадет. Эй, Нурия, где ты запропастилась?

— Папа, не гляди так жадно, — сказала Нурия. Она уже переменила свой старый халатик на праздничное платье. — Много есть вредно.