Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

— Погорельцева вызвали?

— Вызвала, Хасан Шакирович.

— Еще раз позвоните.

Постукивая высокими каблуками, секретарша вышла.

В кабинете стало тихо. Стены из черного дуба, телефонные аппараты тускло поблескивали под лучами яркой люстры. Будто сговорившись, телефоны молчали. Даже часы тикали вроде бы тише обычного, а тяжелые шторы на окнах спущены, казалось, для того, чтобы ни один звук с улицы не мог нарушить эту тишину.

На столе беспорядочной грудой лежала наполовину просмотренная почта: надорванные конверты вместе с нераспечатанными.

Засунув одну руку в карман брюк, другую в карман пиджака, Муртазин ходил по мягкому ковру. Темное с крупными чертами лицо его было мрачно. Заметив тронутый увяданием лист на самой макушке фикуса, он долго не сводил с него глаз. Вид этого желтеющего листа заронил в его сердце непонятную тоску.

— Суеверным стал, как старая баба. Безобразие! — ругнул он себя. И вспомнил, как отец, еще в ту пору, когда землю в деревне сохой ковыряли, говорил, бывало, лежа у костра, разожженного из сухого коровьего навоза: «Ум, сынок, бог всем поровну роздал, только одни, рассеяв его по ветру, остаются круглыми дураками, а другие прячут поглубже, берегут, не показывают зря людям. А в запертом сундуке, старыми людьми говорится, алмаз лежит».

И Хасан Муртазин следовал этому совету отца, который всю жизнь стремился разбогатеть, но так и умер бедняком и который вместо подушки клал под голову полено, внушая и сыну, что сон на рассвете уносит достаток. И потому люди знали о Хасане Муртазине лишь столько, сколько он дозволял им узнать. Даже самому близкому человеку — жене — не открывался он до конца. Никому ни при каких обстоятельствах не показывал он «алмаза», что лежал на дне сундука. А люди, как нарочно, любопытствовали.

Впрочем, Зубкову он сам показал, что за «алмаз» лежит на дне сундука. Директор вздрогнул. Не нарочно ли подстроил все этот ловкач Зубков?.. Неужели он, Муртазин, оказался шляпой? Как пошел он на это низкое дело?

Тщеславие на многое толкало его, но чтобы решиться на подобный шаг… И захотелось ему очиститься от налипшей на душу грязи и потянуло к хорошим людям.

Вошла секретарша и сказала, что Матвея Яковлевича уже нет в цехе — ушел с Сулейманом Уразметовичем.

Муртазин все понял. «Увел, увел! — стучала в его голове назойливая мысль. — Ну ладно, коли так…»

Он быстро оделся и вышел на улицу.

— Домой! — буркнул он шоферу.

Успевший привыкнуть к новому директору Петушков открыл дверцу кабины. Но Муртазин на этот раз сел не рядом с шофером, как обычно, а на заднее сиденье. «Не в духе, видать, хозяин-то», — отметил про себя Петушков и погнал машину со скоростью и щегольством, свойственными шоферам, которые возят больших начальников.

Хлопьями падал снег. Муртазин хмуро глядел вперед, мимо укутанной в белый шерстяной шарф шеи Петушкова. «Дворники» на стеклах кабины без устали сметали налипающие хлопья снега. Улица белым-бела. На досках забора лежали подушки мягкого, как вата, искристого снега.

Машина уже приближалась к дому директора. Муртазин, подняв голову, оглянулся по сторонам. «Черт побери… Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету. Правда, Матвей Яковлевич не пророк, я не гора, а все же поеду-ка я к нему».

Муртазин коснулся плеча Петушкова.

— Василий Степанович, совсем позабыл… Мне нужно было к Погорельцеву заехать. Знаешь, где они живут?

— В Заречной слободе нет человека, который бы не знал, где живет Матвей Яковлевич, — ответил Петушков спокойно.

— Тогда поехали.

Машина повернула обратно.

У аптеки, увидев табличку «Телефон-автомат», Муртазин попросил остановить машину. «Привезу гостей, готовься», — предупредил он Ильшат, и машина помчалась дальше.

У дома Погорельцевых Муртазин вышел.

— Я недолго, — бросил он и скрылся в парадном.

Хотя ему нужно было подняться всего на второй этаж, сердце Муртазина с каждой минутой билось напряженней. Он даже остановился и передохнул немного, опершись на перила. Прошлое вставало перед глазами… Что ни говори, а здесь, в этом доме, протекла лучшая пора его молодости. На этой лестнице он впервые увидел Ильшат. Стремглав спускаясь с лестницы, она чуть не столкнулась с Хасаном, который, свесив в задумчивости голову, поднимался наверх. Хасан вскинул голову. Оба вспыхнули. Одного короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы искорка интереса, промелькнувшая в глазах девушки, влетев в сердце Хасана, обожгла его…

И вот спустя много лет он, уже седеющий, вновь поднимается по этой лестнице. Сдается, вот-вот покажется навстречу девушка с длинными косами и огромными черными глазами. И сам он чудом вернется к милой сердцу молодости.

Хасан глубоко передохнул. Остановился. Шевельнулась трусливая мысль: никто ведь не видел его, может, тихонько, на цыпочках, повернуть обратно? Хорошо, если примут, а если повернутся спиной? Убежали же из цеха. В то же время в душе поднимался протест: «Ты ведь не вор… Будь мужчиной. Войди, посмотри прямо в глаза. Только так заслужишь прощение стариков. А оправдания тебе все равно нет».

Муртазин с трудом перевел дыхание, одолел последние ступеньки и остановился перед дверью.

Сбоку виднелись два звонка с фамилиями владельцев. Муртазин, не читая, открыл круглую жестяную коробочку. В ней находился секретный замок. Этот замок они в свое время смастерили вместе с Матвеем Яковлевичем. Чтобы открыть замок, требовалось набрать в определенном порядке цифры, как это делается в телефонном аппарате. Поразительно! Муртазин, оказывается, не забыл, в каком порядке следуют цифры. Дверь перед ним медленно открылась.

Держа в руках шапку, Муртазин прошел коридор, приоткрыл дверь в кухню. Ольга Александровна стояла у стола, вытирая тарелки. Как она постарела, бедная.

— Ольга Александровна, дорогая! — воскликнул он, и голос его чуть дрогнул.

Мигая выцветшими глазами, старуха некоторое время смотрела на него, не узнавая, и вдруг, выронив тарелку, которая, к счастью, упала на стол, протянула к нему руки.

— Ты ли это, Хасан!.. Наконец-то привела судьба увидеть тебя… — И, положив голову на грудь Муртазина, заплакала.

— Не надо, Ольга Александровна, не надо… Ну, вот… Пришел ведь…

Муртазин не сознавал, что говорит. Он чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся наконец под родительский кров. Гладя Ольгу Александровну по седой голове, он продолжал твердить бессознательно:

— Не нужно… Не нужно, мамаша… Зачем? Пришел ведь…

А перед его затуманившимся взором проходили события давно минувших лет, и он подумал:

«Свинья я препорядочная… Не сумел оценить всей их доброты…»

Наконец Ольга Александровна оторвалась от него и, просунув голову в большую комнату, крикнула: