Петр Замойский - Восход

— Иди, — шепнул мне Федя, — а то опять…

— Пожалуй, пора, — согласился я. — А ты?

— Вместе пойдем.

Андрей, который прижался в испуге к ящикам, начал меня отговаривать и даже схватил за рукав.

— Чего тебе-то надо? Это чужое село. Еще убьют ни за что ни про что. Убьют — а что мне твоя мать скажет? «Не укараулил!» Ведь я за тебя ответ должен понесть!

Он говорил чуть не со слезами. И мне стало жалко Андрея, я почувствовал, какой он мне хороший друг. И не сомневался, что, если набросятся на меня, он первый пойдет на выручку.

— Дядя Андрей, ты тоже шагай, не отставай!

— Да не отстану, что ж делать. Говорю, закипело в народе.

Обходя орущих мужиков, мы добрались до крыльца. Первым поднялся на него Федя. Мы с Андреем остались внизу. Федя что-то зашептал Оськину. Тот обернулся, посмотрел испуганными глазами на меня и, махнув на мужиков, пошел ко мне навстречу. Как ни в чем не бывало мы пожали друг другу руки и вместе поднялись на крыльцо. Сзади, тяжело вздыхая, шагал Андрей.

При виде чужих людей собрание немного стихло. Появление незнакомцев вызвало у мужиков интерес.

Послышались вопросы:

— Это кто?.. Чьи?.. Откуда?..

Им кто-то ответил, но что — не было слышно.

В наступившей тишине открылась дверь из сеней, и Проскунин, как заяц из застрехи, выглянул на свет. Завидев его, некоторые весело закричали:

— Выходи, фершал, выходи!

— Не бойся, не убьем!

— Мы попугать любим!

Проскунин, насильно улыбаясь, вышел из сеней на крыльцо.

Но эти усмешки и на первый взгляд ласковые шутки были не так-то добродушны. Стоит сейчас намекнуть о комитете, как крестьяне снова взорвутся.

Проскунин, чего с ним раньше никогда не было, увидев меня, обрадовался и протянул руку. Я руки не подал, что хорошо заметили мужики. Это вызвало одобрение. Значит, я против Проскунина. Андрей подал руку Проскунину, и тот с готовностью пожал ее. Андрей бывал и больнице на приеме у фельдшера, видел его в белом халате. Уж в больнице-то Проскунин никому не подаст руки и даже головой не кивнет. Там он царь и бог.

— Вот что, товарищи, — обратился я, отходя немного в глубь крыльца, к Оськину и Проскунину, — собрание надо немедленно распустить.

— Почему? — удивился Оськин.

— Распустить всех до единого. Я говорю как член упродкома и уисполкома. Если хотите, просто приказываю. К вечеру созовите коммунистов. У вас есть ячейка? Или разбежалась?.. Есть? Хорошо. Говорить же сейчас не только бесполезно, но и вредно. Даже опасно. Не с этого надо начинать. А вечером все объясню. Объявляй, Оськин, а то народ опять начнет волноваться, — строго сказал я.

Мужики, отдохнув, снова начали шуметь. Они готовились дать нам отпор. Тут уж ничем их не возьмешь.

— Считаю собрание закрытым, — объявил Оськин. — Расходитесь по домам.

Это внезапное заявление мужики приняли с недоумением. Некоторые рты раскрыли — что такое? С места не двинулись. Тем более удивительно им, что стоят перед ними какие-то приезжие — один с бородой, второй во френче. Должны же они что-нибудь разъяснить!

— Почему так? — спросил стоявший впереди и оравший, как я заметил, громче всех.

— Вы устали, и мы тоже.

— Приказ, что ль?

— Да, приказ, — кивнул на меня Оськин.

— От кого? — крикнули из толпы.

Взгляды устремились на меня и Андрея.

— Уездна власть, — с непонятным торжеством в голосе заявил Оськин.

— А ежели мы не желаем расходиться? И кто такая уездна власть?

— Упродком, — вновь кивнул на меня Оськин.

— Упро-одко-ом? Теперь понятно. Это, стало быть, он прислал к нам фершала для расстрела?

— Он и раны сам залечит, только поднеси ему.

— Все они там пьяницы. Шпирт лакают.

— И грабители, — добавил тот, который сказал о расстреле. — Не иначе вот эти самые и приехали к нам хлеб грабить. Вон борода тоже. Обрезать бы.

— Ты сам борода! — не утерпел Андрей. — Давай мерить, у кого шире.

— Право, что грабители, — вступился рыжий мужик, вынырнувший из-за спин других.

Голос мне показался знакомым. Я начал всматриваться. Что-то знакомое. А-а, догадался. Так это он, голубчик! Егор, муж Федоры. Он, видимо, не узнал меня, хотя стоял неподалеку.

И громко, чтобы слышали все, задал вопрос:

— Много, дядя, у тебя ограбили?

— Пока нет, — сознался Егор, — а того гляди, охватят.

— Зачем же зря кричишь? Вот когда начнут, как ты говоришь, грабить, тогда ори так, чтобы в соседнем селе Тарханах было слышно.

Мужикам тихий мой, спокойный голос понравился. Они даже заулыбались, подталкивая друг друга.

— Но пока у тебя, уважаемый Егор Петрович, хлебные излишки для голодающих Питера не изъяли, помалкивай в тряпочку. И не теряй времени попусту, а прячь хлеб подальше. Вон закопай его под старый жернов твоей мельницы и никто не найдет, и дождь не промочит.

Не только Егор, но и все, кто стоял рядом с ним, так и выпучили на меня глаза. Мне как раз этого и надо было.

— А если есть желание, — продолжал я, — вступай в бедноту, и тебя, Полосухин, с радостью изберут председателем комитета. Очень будет выгодно для твоего хозяйства. Ни к амбару, ни к мельнице никто не подойдет. А весь хлеб, который ты собираешь со своей земли и с трех десятин арендованной, останется у тебя. Там еще, возле моста, просо поднимается на двух десятинах тоже арендованной земли. Травой оно заросло не так уж сильно. Пять твоих поденщиц дня через два закончат прополку.

Егор, совершенно потрясенный таким колдовством, попятился назад. Чтобы доконать Егора вконец, я перешел к другому:

— Ничему ты, Егор, не научился в тюрьме. Рановато тебя выпустили из Пензы. А может, и убежал? Я наведу справки. Узда, которой ты избивал солдата в Маче на базаре, и сейчас цела. Кровь на ней застыла. Она у меня. Приди возьми, а человеческую кровь смой.

Из толпы женщин, стоявших возле пожарного сарая, отделилась и подбежала мощная баба, рванула Егора за руку и что-то злобно зашептала. Егор так и разинул рот. Задом, задом начал отступать, а потом под смех мужиков бегом пустился наутек. Женщина еле поспевала за ним.

То была его жена, грозная Федора. Уж она-то узнала меня!

…Еще до собрания ячейки Оськин, Проскунин, Алексей — муж Екатерины, Федя, секретарь волсовета Егорычев и я собрались в волисполкоме. Со всей злобой обрушился я на Проскунина, затем на Оськина за их неправильное ведение собрания. Разъяснил, как надо было приступать к организации комбеда.

Составили список бедноты и кандидатов в комитет. Председателем наметили Федю. Все это надо провести на ячейке, а затем собрать одну бедноту.

Проскунин просил, чтобы его отозвали. На это ему резко я ответил, что он сам должен выправить дело и поменьше глотать самогона. Пригрозил, что, если самовольно бросит работу, пойдет под суд.

Сказал, чтобы заранее готовили амбары для ссыпки хлеба. В первую очередь — везти хлеб на станцию. Выдать самым нуждающимся в селе.