Петр Замойский - Восход

Вот тучный Климов, помещик, сидит в углу на соломе, раскачиваясь, как базарный болванчик. С ним — Тарасов. Этот уже привел себя в полный порядок, даже галстук надел. Сидит за столом, книгу листает от нечего делать. Вон Ваня. Вся напускная спесь с него слетела, и он сидит на диване рядом с Егором. Они о чем-то перешептываются. Все они известны нам, только один, Васильев, лично не известен ни Ивану Павловичу, ни Брынде. Оба они работать в городе начали позже меня. А я знал этого человека, еще когда он был начальником милиции при земской управе, а при Советской власти возглавил восстание на базаре в селе Маче, где вместе с ним отличился и Егор Полосухин. Его вместе с Егором отправили в губернский город, но они каким-то образом оба снова очутились на воле.

Бывший офицер Васильев не отзывается на свою фамилию и не отвечает ни на какие вопросы. Правда, я мог бы напомнить ему кое-что, но это преждевременно. Интересно, как он будет вести себя при встрече с Филей. Его он поневоле должен узнать. Не кто другой, как Филя, во время подавления восстания прямо с лошади, на которой сидел верхом, прыгнул на Васильева и придавил его собою.

Васильев, видимо, начал догадываться, что где-то видел меня. Он искоса посматривал в мою сторону, но я как бы не замечал этого.

— Так кто же еще был с вами? — в который уже раз спрашивал Иван Павлович, обращаясь к Васильеву, но тот по-прежнему молчал.

— Климов! — крикнул Иван Павлович. — Кто сбежал от вас?

Климов, перестав раскачиваться, вдруг изъявил желание:

— Опохмелиться бы мне.

Все, кроме Васильева, улыбнулись. Климов совсем опустился и, кроме самогона, ни о чем уже не думал. Он даже не знал хорошенько, как здесь очутился.

— А почему тебе только одному опохмелиться? — спросил Иван Павлович. — Ишь какие барские замашки остались! А им не надо?

— Оно всем не мешало бы, товарищ чека, — пробурчал Егор с дивана. — Язык не работает. Голова кругом.

— Ваня, а ты будешь опохмеляться? — спросил Иван Павлович Жукова.

— Нет! — резко отказался Ванька. — Они мне тут не компания. И я с ними зря. О Баку мечтаю. Проберусь к брату нефть качать. А эти, — указал он на остальных, — откровенно говоря, шваль. Их давно пора под овраг.

— И меня?! — воскликнул Егор.

— Тебя-то первого. В самый ров! — приговорил Ваня.

— Вот так че-ерт! — развел Егор длинными руками. — А еще в родню к нам просился. Да ведь ты… Кто ты? — вопросил Егор и обратился уже к нам: — Нет, гляньте, честного труженика в расстрел, а его, спекуляшку… Я и сидеть с ним рядом не хочу.

Егор отодвинулся на край дивана и просящими глазами обвел нас.

— Это ты честный? А я, откровенно говоря, спекулянт? Это ты труженик, а я…

— Скажи добрым людям, вон им — откуда на тебе обужа, одежа? Молотком, что ль, по подошве настучал? — огрызнулся Егор, не спуская с нас заискивающего взгляда.

— Настучал, да. Я керенки, как ты, в мешок не прятал.

— Какие керенки? — вдруг побагровел Егор и даже привстал. — Что ты зря молоть начал?

— Зато ты мелешь хорошо. На твоей мельнице, откровенно говоря, потайные дырки под жерновами.

— Что еще, дурак? Почем тебе знать, где в моей мельнице дырки?

— Вместе буравили и ящик для ворованной муки ставили. Помольщиков обкрадывал. Добавка к гарнцам. Хите-ер!

Совсем родня перессорилась. Так эти люди, выгораживая себя, топят в отчаянии друг друга. Иногда и допрашивать больше не надо. Стоит лишь встать на чью-либо сторону, поддакнуть вовремя, и они все расскажут. Страх велик. Иван Павлович учел это сейчас. Получилась как бы очная ставка.

— Зря ты, Жуков, упрекаешь Полосухина в приобретении денег. Керенки теперь есть у всех. Пока Советская власть своих денег не выпустила.

— Есть-то есть, — не сдавался Ванька, — да сколько?

— А тут дело хозяйское. Может, тысячи три, а может, и все десять, — подсказывал Иван Павлович. — Ничего страшного в этом нет.

— Как есть, святая правда! — перекрестился Егор. — А Ванька врет. Он… бандит!

— Вот тебе р-ра-аз! — воскликнул Ванька. — Теперь уж я бандит. Чем это ты, откровенно говоря, докажешь?

— А тем. Идешь ты противу новой власти. Как их там, товарищ чека, зовут, кои против?

Тут голос подал Брындин. Он то входил, то выходил из дома на улицу. Мы с нетерпением поджидали Филиппа. Пора бы ему прибыть.

— Контрики! — пропищал Брында-великан, и пропищал так, что в ушах зазвенело и в стеклах отдалось. — Вредные контрики! Поперек революции полосуют.

— Слышишь? — подхватил Ванька. — Поперек революции Полосухины. Так и есть. У тебя эти керенки, откровенно говоря, в скатках, как штуки холста. Полон сундук. А на сундуке Федора спит. Стены и потолки в трех избах оклеить деньгами хватит. Вот сколько награбил, откровенно говоря, спекулянт.

— Совсем, выходит, ты контрик! — рассвирепел за такое разоблачение Полосухин Егор. — И уж на то пошло, коль так, где ты, черт колченогий, не будучи на войне, винтовки достал? И концы их подпилком отхватил! Сколько добра перепортил!

Иван Павлович и мы с Брындой насторожились. Это было для нас неожиданным. Это куда поважнее, чем керенки Егора.

— В морду тебе, откровенно говоря, дать за такие слова, да стар ты.

— В морду-у? Тут люди добрые сидят, в обиду честного человека ни за что не дадут. Чека у нас вон какая, справедливая чека. А кто, окромя тебя, хлюста, с дизентерами шашни завел? Сколько купил овец на селе да в Оборкине? За кажду овцу они тебе ружье да запас пулев к нему.

— Врешь ты, дядя Егор! — вскочил Ванька. — Вре-ешь все!

— Волк серый в лесу тебе дядя, а не я, честный мельник.

— На черта мне твои ружья! Печку, что ль, ими растапливать?

— Зачем печку? Чистоганом получаешь и натурой. И костюмы разные, и отрезы матерья, ну, кожи, сатинеты, а там сахар, соль… У тебя в подполье да в погребице прямо склад. Э-хэ, кровная ты спекуляшка. Вредный для новой власти человек! — заключил мельник и вздохнул.

Василиса все это время была в кухне, варила картофель. Сейчас внесли вдвоем с красноармейцем Семой большой чугун, поставили на стол. Из чугуна пошел ароматный пар. Затем старуха подала хлеб, огурцы, лук, соль.

— Садитесь, граждане хорошие, хотя вы и не совсем хорошие, — пригласил их Иван Павлович, указывая на стол. — Ругаться будете после… Василиса! — позвал он сторожиху. — Там у тебя от вчерашнего ничего не осталось?

— А чего бы?

— У гостей головы с похмелья болят. А Климов совсем страдает. Может отощать пуда на два. Найди-ка.

Сначала Василиса приняла все за шутку. Стояла и улыбалась. Но Иван Павлович кивнул ей на дверь. И старуха, поняв, что это правда, покачала головой и ушла в кухню. Следом за ней направился Иван Павлович. Я сидел возле двери в кухню. Скоро до меня донеслось:

— Да что вы, Иван Павлыч, с ума сошли?