Петр Замойский - Восход

— Идите-ка и вы. Чего-сь там неладно.

«Неладного» ничего не случилось. Это, оказалось, приехал Филя с красноармейцем Митей.

Но каков был Филя? Встрепанный, мокрый, грязный, без повязки на глазу. Он тяжело дышал и не мог слова сказать.

— Что, друг, с тобой? — насторожился Иван Павлович.

— Вот че-ерт!.. Дайте попить.

Филя вернулся с двумя подводами. На телегах какая-то поклажа. Одна укручена вожжами, как воз с рожью.

— Пойду отпрягу, — взялся Брындин.

— Догнал? — спросил Иван Павлович.

— А то как же!

— В целости все?

— Под сеном лежат.

— А на второй телеге что?

— Пойдемте, так и быть, покажу.

Филя подвел нас ко второй телеге, на которой лежало сено, укрученное вожжами. Кроме сена, в передке телеги лежало какое-то тряпье.

— Где же председатель Совета? — спросил я. — Неужто удрал?

— От меня удере-ешь! — протянул Филя.

Он быстро подошел к телеге и резко отбросил тряпье. Мы невольно отступили, увидев голову человека с закрытыми глазами.

— Филя, это мертвец? — спросил Иван Павлович, чуть отступая.

— Хотел помереть, да бог душу в рай не принял, а черт к себе в ад наотрез отказался пустить. Бюрократизма сверху донизу.

Председатель Бодровского Совета как бы спал — так плотно были закрыты его глаза. Волосы на голове слиплись, мокрые, в болотных зелено-золотистых лепестках.

— Он что, в речке купался? — предположил Иван Павлович.

— Ердань принимал, — ответил Филя и, вынув из кармана косынку, хотел ею завязать свой глаз.

Но косынка тоже была в речной плесени. Сунул ее обратно в карман.

— Его надо внести куда-нибудь, — предложил я.

— Может, сдох? — поинтересовался Брында.

— А ты потрогай его за нос, — посоветовал Филя.

— Боюсь мертвых, — сознался Брында.

Филя подошел к председателю.

— Приехали!

Председатель открыл глаза и вновь закрыл. Филя сбросил сено, и вот он, председатель Бодровского Совета, весь тут! Мокрый, в тине, в зелени, на ноги намотались липкие длинные водоросли. Руки и ноги связаны чересседельником.

— Вставай, эсеровский утопленник! — ткнул его Филя кнутовищем в бок. — Поднимайся, лягушина селезенка! — И Филя вторично ткнул его кнутовищем. — Прыгать тебе тут некуда, головастик бесхвостый! Кругом суша, воды нет.

Но председатель даже головы не поднимал. Видать, ему и трудно было это сделать — он прочно связан.

— Куда его? — побеспокоился Брындин.

— Только не в дом и не в амбар, — предупредил Иван Павлович.

Решили поместить в соседний амбар. Брындин открыл его, исследовал. Все в порядке. Туда-то неудачливого утопленника и водворили. Ни рук, ни ног развязывать ему не стали, но сена постелили. Филя сгреб охапку и бросил, как новорожденному теленку, в куток.

Уже совсем рассвело. Взошло солнце. Туман исчез.

На крыльце Филя приводил себя в порядок. Снял сапоги, выжал портянки, повесил все это на заборе сушить и босой вошел в дом.

Там Василиса веником почистила ему гимнастерку, брюки, сметая с них болотную противную зелень, пропахшую гнилой водой. Дала умыться.

Наконец-то Филя уселся за стол, выпил и принялся за еду. Иван Павлович, представляя, что могло случиться с Филей в дороге, заранее хохотал.

— Расскажи, терпенья нет! — попросил Иван Павлович, когда Филя начал закуривать.

— Во-о-о какая была Ердань. Хорошо хоть вода не глубока, зато тины до черта. И лягушек дивизии три. Сейчас поди с испуга все квакают.

— Где ты его нагнал? — перебил я Филю с его лягушками.

— Как раз на мосту столкнулись. Он на мост, я за ним. Объехать его, конечно, можно, а зачем? Я нарочно хвать — и зацепил за переднюю ось его телеги. Индо хрястнуло что-то. А мне это и надо. Я: «Тпру, стой!» Так можно и ось сломать. Спрыгнул я с телеги, чтобы оси расцепить. И только спрыгнул, как он в упор уставился на меня. И бац с моста в речку! Что он этим хотел доказать? Утонуть? Оно, при желании, конечно, можно и в такой речушке захлебнуться. Вон она, — указал Филя в окно, — оттуда сюда протекает. Лягушатник сплошной, а не вода. Ну, бросился он и почал пузыри пускать. На дно, видать, желание заимел поселиться. Соображаю: э-э, так дело с тобой не пойдет. Если все вы начнете безответственно бросаться в разные речушки да тонуть, что же тогда нам делать? О-ох, и дурак же он. Ну, дурак-то дурак, а ведь по своей глупости он может и в самом дело излишку хлебнуть этой желтой водички. Потом отвечай за него. Я мигом шинель свою долой — и по той же траектории за ним. Чуть не задавил его. И сам с головой ушел до тины. Вынырнул, а он уже наутек шлепает, от меня норовит подальше. Я за ним. А тут тебе водоросли, кувшинчики, камыш, тут осока, тростник, плесень. Ведь это же не река, а брюшной тиф! Догнал его, ухватил за ногу. «Куда, че-ерт?! Вертай в обрат!» А он нырь! Ну, я за ним. Ногу-то держу. Оба вдвоем на дно тянем. Хлебаем воду. Ему-то смерть, видать, желательна, а мне она совсем некстати. Вытащил его за ногу, чалю к берегу, а он супротив. Я за руку, а он под воду. Но берег-то вот. Думаю, нет, с лягушатами я водиться больше не желаю. А он уж, наверное, глотнул головастиков. Выпер его на берег. Митька подсобил. Тут он еще выдумал дело — бежать по суше принялся. Да как прытко! Митька за ним. Дал Митька ему подножку. Ну, сел я тогда на него верхом, а Митьку за чересседельником послал. Ноги-руки связали ему. Спутали, как сивого мерина. Тогда он плеваться придумал. Плюется, а все мимо да себе на бороду. На ругань упор взял. Ну, тут я сильнее его оказался. Нет, думаю, потерплю, чтобы не было каких на меня притензиев с его стороны. Вот и приехали мы, вот и привезли дядю, — закончил Филя. — Хорошо, что он нас издали не признал. Покидал бы винтовки в рожь или в речку.

— А зачем его к телеге прикрутили? — спросил я.

— Для прочности, Петр. Видишь, какой у него характер неуемный, ну и… укорот на него… У вас как тут без меня? — в свою очередь, спросил Филя.

— Все в порядке. Работать, конечно, пришлось, — ответил Иван Павлович.

— Шумок был?

— Особенно не было. Подобру-поздорову обошлось.

И вкратце Иван Павлович рассказал ему обо всем.

Брындин с Митей пошли к амбару, прислали оттуда двух дежуривших позавтракать, а сами остались на постах.

Мы начали обсуждать, как везти арестованных, кто с кем отправится. Ехать придется мимо сел и деревень. Надо, чтобы никто но видел, кого везут. Иначе сразу молва пройдет по уезду, и все дело погибнет в самом начале. Мы даже за Василису опасались. Поэтому вызвали ее из кухни и строго наказали, чтобы она обо всем крепко молчала.

— Али не знаю? — удивилась Василиса. — Да кому мне баить? Я и в село-то не хожу. Вот вам, кажись, пора ехать.