Петр Замойский - Восход

Вдруг Иван Павлович предложил:

— А что, друг ситный, не вредно нам для бодрости искупаться.

— В этом болоте, друг пшеничный? — удивился я. Найдем, где поглубже.

Мы спустились к речушке. Невольно я взглянул за реку, на огороды, видневшиеся сквозь прогалы в ветлах. Глаза мои начали искать ту самую избу со знакомой трубой, на которой поставлен молочный горшок без дна для тяги дыма. Я увидел ее, эту избу. Из трубы лениво поднимался дымок, курчавясь вверху, словно хорошо встрепанная седая кудель.

Значит, нареченная теща — чья она теперь будет теща? — Арина топит печь. А что сейчас делает Лена? Вероятно, спит с сестрой Белянкой на той же знакомой мне кровати с зелеными спинками? Спит с распущенными по подушке русыми волнистыми волосами, как спала тогда, когда я был у них и утром сидел возле нее, любовался ею — розовыми щеками, еле заметным золотистым пушком на верхней губе, серебряными с дешевыми камешками серьгами в маленьких ушах…

Впрочем, зачем эти воспоминания? Вырвано из сердца — и хорошо.

Вспомнил и о своем бородатом друге — подводчике Андрее. Он, наверное, уже встал, огляделся, а меня все нет и нет. Моя мать ему наказала: «Гляди, чтобы Петьку где не кокнули. Тогда и домой не приезжай!»

И Андрей глядел — и вот проглядел. И теперь, вероятно, встревожился. Хорошо, если Федя сходил к нему, шепнул, что я жив. Что, если бы он знал, какие события произошли за это время здесь, в имении, и еще какие произойдут? Широко открыл бы он свои большие глаза из-под мохнатых бровей, разные мысли забродили бы в его голове.

— Если тут? — остановился Иван Павлович. — Лучшего места нам не сыскать.

Между густыми ветлами с нависшими ветвями над водой оказался бочажок. Он был совершенно чист от зеленой, цветущей плесени. Видимо, женщины, полоская белье, разогнали зеленую плесень по сторонам.

С нашей стороны зайти сюда некому, посторонних глаз не будет.

Раздевшись, мы поплыли к подмосткам. В середине, где вода была чистая, нырнули. На дне вода ключевая. Будто там текла другая река, низом. Значит, где-то тут недалеко, по опыту догадываюсь, бьют родники. Возможно, на самом дне.

Едва мы очутились в этой незавидной речушке, как озорство охватило нас.

Забравшись на подмостки, мы уговорились прыгать — кто дальше нырнет.

Прыгнули вместе, подняв шум и взбаламутив воду. Дно, вот оно! Я цепляюсь за него руками, не боясь, что снова разбережу раненую руку, отталкиваюсь ногами, упираясь о глинистое, вязкое дно. Стараюсь сберечь в груди воздух, чтобы пробыть под водой дольше, чем Иван Павлович. Но вода все-таки меня выпирает, отрывает ото дна. Открываю глаза, но тут же закрываю. Никак не могу научиться смотреть в воде, как это удается иным.

Я вынырнул на середине речушки. А Вани что-то не видно. Где он? Не утоп ли в этом корыте?

— Ваня-а! — возопил я испуганно, еле переведя дух.

Около берега, где мы разделись, показалась голова предчека.

Иван Павлович вынырнул и расхохотался.

— Э-эй, нырок! Плыви сюда! — позвал он, шлепая по воде руками.

Сконфуженный, я подчинился и проплыл к нему, уже не ныряя. Иван Павлович сидел на берегу и смеялся. Еще бы! Он всю речушку перенырнул, а я только половину.

— Сдаюсь, Ваня. На этот раз ты победил меня. Тут ты вышел силен. Ведь ты на год старше меня. И образование у тебя без малого губернаторское.

— Это верно, — согласился Иван Павлович, — чуть- чуть не архиерейское. — И он прыгнул ко мне.

Мы принялись бороться в воде. Мы, такие серьезные люди! Хорошо, что никто нас не видит. Он несколько раз толкал меня в воду, я хватал его за ноги, потом окунались, а вода была уже совершенно мутной, в пузырях.

— Сдаюсь, — обессилев, еле выговорил я. — Дай передохнуть.

Он дал мне передохнуть. Потом я предложил ему свой коронный номер: доплыть на спинке — кто раньше? — на ту сторону, где подмостки. Он принял мой вызов. Я скомандовал, и мы вместе тронулись. Сначала плыли вровень, посматривая друг на друга, затем с половины речушки я обогнал его и доплыл до берега раньше. Теперь уже я подшучивал над ним:

— Куда тебе, Ваня, до меня! Плаваешь, как мешок с горохом.

— Почему с горохом? — заинтересовался он.

— Чем дольше в воде, тем тяжелее. Как ты еще ко дну не пошел, просто диву даюсь.

— А-а, черт! Тебе хорошо. Твой дедушка, говорят, боцманом был, а бабушка твоя — Акула.

— Не Акула, ее звали Акулина.

— Вот видишь, даже Акулина. Это пострашнее и попрытче.

— Ты забыл еще, Ваня, что второй дед по матери у меня был Тит.

— Кит? — подхватил Иван Павлович. — Тогда тоже сдаюсь. Поквитались. Давай чуть отдохнем — и обратно. Нам пора. Сон прошел?

— Здравствуйте! — неожиданно раздался над нашими головами голос.

Мы переглянулись. Кажется, не женщина…

Над нами, на крутом берегу, с лозинкой в руке стоял Федя.

— Нашли где купаться.

— Проходи сюда. Не бойся, не утопим.

Он спустился к нам и уселся на краю подмостков. А мы, два голых начальника, стояли по пояс в воде.

— Лягушек, наверно… разогнали, — ударяя лозинкой по воде, предположил Федя.

— Ты вот, как председатель комбеда… — начал я.

— Без году неделя, — перебил он.

— Неделя? — вступился Иван Павлович. — Да за неделю в наше время о-ох какие большие дела могут произойти!

— Даже за одну ночь, — добавил я. — Кстати, Федя, вот о реке…

— Что о реке?.. Это не река, а лягушатник.

— Именно о лягушатнике. Не мелькает у тебя мысль, как избавиться от лягушатника и развести рыбу?

— Как так? — заинтересовался Федя.

— Посмотри на тот и на этот берег. Видишь?

— Догадываюсь. О плотине намекаешь? Плотину прудить?

— Не только плотину, но и водяную мельницу вполне можно.

Федя похлестал по воде лозинкой, снова посмотрел на тот берег и произнес, как бы вспоминая:

— Хороший до войны был пруд… глубокий… Плотва, караси и окуни расплодились. Сетью даже ловили, а весной, когда воду спускали, бабы решетами. Вот как…

Иван Павлович с интересом вслушивался в наш разговор.

— А ты возьмись, Федя. Теперь у вас есть кому взяться. Докажите, что комитет не только у кулаков хлеб отбирает, но и плотины строит. И мельницу при ней. Комбедовская водяная мельница. Шутка?

— Правильно все. Подумать надо.

— Теперь сад, — вступился уже я, — тоже хороший был у Тарасова?

— Чего не сад! — подтвердил Федя. — Одних яблонь около полутораста. А там вишни, сливы, малина.

— За сад возьмись. Он теперь ваш, комитетский. Подними весь народ.

— Осенью… за сад возьмемся, — согласился Федя, не споря.

С Федей легко говорить. Умный, понимающий человек, хозяйственный. Его не надо убеждать, а только подсказывать, поддерживать, наводить на мысль.

— Пока жнитво не началось, — добавил Иван Павлович, — надо подготовиться. Народ свободен, сенокосы займут не всех. Лошади есть, лес охлопочите. Трудно будет с чем-нибудь — ко мне в чека. Моей бумажке любой лесничий уважение сделает.