Михаил Стельмах - Правда и кривда

— Скорее бы дожить до них.

— Доживем. А как ты сейчас будешь обсеваться?

— Еще и сам толком не знаю. Вынужден как-то выкручиваться.

В это время на дороге заурчал трактор. Марко с Иваном Артемовичем пошли навстречу ему, и каким же было их удивление и радость, когда на машине увидели веселогубого Ярослава.

— О, это вы так поздно? — и себе удивился тракторист, соскакивая на землю. — А я к вам, Марко Трофимович. Примете на какую-то пару дней?

— Ну и молодчина ты, Ярослав, — растроганно обнял его Марко. — Ты и не знаешь, как я признателен тебе.

— И я рад, что к вам приехал, — добрым полумесяцем закруглились губы парня. — Так где мне начинать?

— А есть чем? — улыбнулся Борисенко.

— Есть, и знаем, где взять, — беззаботно ответил Ярослав. — Пусть только дядюшка больше спит.

— Ты же не голодный? — спросил Марко.

— Кто теперь сытым бывает? Только дармоеды и кладовщики.

— Может, поедем ко мне, поужинаем немного?

— Боюсь ночью есть, потому что привыкну к такой роскоши, и что тогда делать в военное время? Утром что-то передадите мне. Где начинать пахоту?

— Там, Ярослав, от тех верб, что гнутся к нам. Только веди ломоть не продольный, а поперечный.

— Это для чего?

— Чтобы чернозем и вода не стекали в ставок.

— Есть, порядок в войсках! — козырнул Ярослав, взобрался на трактор и поехал к вербам.

Скоро ровные ломти начали дыбиться за всеми плугами.

— На счастье! — Марко снял картуз и пошел, прихрамывая, бороздой, как подбитая птица.

Марко поздно вернулся домой, но мать еще не спала — ждала его.

— Ну, покажись, сын, очень ли радуешься новой должности? — укоризненно и насмешливо посмотрела на него.

— Смотрите, мама! — бросил костыли и ровно встал посреди землянки. — Как оно вам показывает?

— А разве тебя разберешь? Ты внутри можешь плакать, а сверху смеяться.

— Вот это сказали о своем сыне, дали ему характеристику, — махнул рукой Марко.

— Так что имеешь новые хлопоты на свою голову, — мать грустно скрестила руки на груди. — Теперь будут таскать тебя и по районам, и по прокуратурам, и по бюро, и по судам: есть хочешь?

— Очень!

— Подогреть борщ?

— Конечно!

— Постный только он, вместо мяса — одни опята плавают.

— Голодному и опята — мясо.

— Он еще и смеется. Сейчас принесу дрова.

— Не надо, мама.

— А чем же тебе борщ подогреть?

— Есть чем! — нагнувшись, Марко достал из-под скамейки топор и ударил им по костылю.

— Сумасшедший, что ты делаешь!? — вскрикнула мать.

— На дрова стараюсь вам, — засмеялся Марко, рубя костыли. — Так, мама, и начнем председательствовать на своих ногах — хватит чужих.

— Не рано ли, сын? — печально и радостно смотрела, как разлетались костыли на чурки. Потом собрала их, бросила в печь и подожгла. Сухая древесина сразу взялась огнем и загоготала.

— Горят? — пригибаясь, посмотрел Марко.

— Горят! Пусть все плохое сгорит… А к тебе уже дважды гости приходили.

— Какие там еще гости?

— И не догадаешься, — ставит на стол полумисок борща с грибами. — Подожди, не они ли, неприкаянные, снова идут? — повернула голову к порогу. — Таки они, и ночи нет на них!

Кто-то со двора зашуршал руками по дверям, клацнула щеколда, и удивленный Марко увидел согнутые фигуры Безбородько и Шавулы.

— Государь-хозяин великий, к тебе можно? — выпрямляясь, с наигранной бодростью спросил Безбородько. — Или теперь и в хату не впустишь?

— В хату, когда она будет, может, и не впущу, а в землянку заходите, — не очень приветливо взглянул на поздних и непрошеных гостей, которые уже, тесно прижавшись плечом к плечу, подходили к столу.

— Одни опята плавают! — глупо вырвалось у Шавулы, когда он заглянул в миску.

— Бедно, Марко, ужинаешь, бедно, — покачал головой Безбородько.

— Что имею, то и ем.

— Ну, это дело, практически, завтра поправится, — прозрачно намекнул Безбородько и сразу же перевел речь в шутку. — Но, может, сегодня уже следует поужинать яко председателю?

— Неужели ты догадался что-то принести мне как председателю? — насмешливо спросил Марко.

Безбородько насторожился, будто цапля над водой, не зная, что и ответить на насмешку, но махнул рукой и пустился вброд:

— Таки принес! Не погнушаешься?

— Нет, не погнушаюсь, Антон, если оно свое, а не одолженное.

— Да что ты, Марко! Разве же мы посмели бы с таким к новому председателю прийти? Закон надо знать.

— А Шавула, наверное, посмел бы! Это он как-то говорил мне возле райкома.

— Не добивай меня, Марко, окончательно, — виновато искривил заросшее лицо Шавула. — И, если можешь, забудь и извини тогдашние дурные слова. Я, сам понимаешь, полупьяным был и молол что-то, как в горячке, о! — Он отбросил полы пиджака, почтительно сгибаясь, положил на стол круг колбасы и четвертину сала, а Безбородько извлек из кармана бутылку водки, ударил ладонью в донышко — и пробка полетела до самой печи.

— Прошел ты, Антон, практику, — не выдержала мать, удивляясь и возмущаясь, чего это ее сыну захотелось сидеть с такой компанией. Ну, ему виднее, как надо сделать; между людьми и шавулы живут — не перевелась разная нечисть на свете…

— За твое здоровье, Марко, — даже с какой-то торжественностью поднял рюмку Безбородько, тоже в душе удивляясь, что так легко начался этот непривычный ужин. — Желаю, чтобы тебе хорошо жилось и хозяйствовалось.

— А на самом деле, Антон, чего ты мне желаешь? — безжалостным взглядом обжег Безбородько. — Чтобы я скорее себе шею свернул или еще чего-то в таком плане?

Безбородько запыхтел от этого взгляда, но как-то выдержал его, у него только чуть-чуть вздрогнули и скособочились веки, пустыми занавесками опадающие над глубоко вдавленными глазами.

— Нет, Марко, не желаю тебе этого, — снова степенно начал разливать водку. — Не буду скрывать, что после нынешнего собрания, практически, очень невесело у меня на сердце. Да и ты на моем месте едва ли имел бы большую радость. Но критику надо терпеть и исправляться. Сам сегодня яснее увидел ошибки и тому подобное. Ну, и раскаиваюсь, что преждевременно погнался за собственным домом, он, мерзкий, больше всего оторвал меня от людей и колхоза. Клятая собственность, как леший, засосала меня в болото.

— Скажи на милость божью! — изумленно вырвалось у матери: раскаяние Безбородько поразило ее. — Значит, еще не совсем пропащий ты человек.

— Где есть такие грабли, чтобы от себя гребли? Да и рука как-то у человека все к себе гребет, — глубокомысленно ввернул Шавула свое словцо и прикрыл глаза веками, похожими на столбики. — Опять-таки, извини мне, Марко, ту глупую болтовню перед пленумом. Зачем нам всю жизнь враждовать? Еще, увидишь, и Шавула тебе понадобится! О!

На миг во взгляде Марка мелькнуло дьявольское лукавство, но он сразу же пригасил его преувеличенной серьезностью и даже рот прикрыл рукой, чтобы не тряслись возле него неверные складки.