Элигий Ставский - Камыши

Потянулась та самая улица, по которой я въезжал сюда в том автобусе, длинная и довольно унылая. Машин в общем-то немного, и, значит, мы пойдем на хорошей скорости. Мне почему-то никак не удавалось сосредоточиться. Чем дальше мы отъезжали, тем сильнее у меня было ощущение, что я как будто что-то забыл, оставил в этом Темрюке. Паспорт? Нет, был на месте, в кармане. И вдруг я как будто сообразил, в чем дело! Как же я не мог догадаться сразу до такой простой вещи?! Глебу Степанову было с кем передать свою восьмицветную ручку. Может быть, из-за него эта барышня и была тогда такая зареванная?.. Везуч Глеб Степанов. Если судить внешне, ему повезло, даже очень. Но какое это имело значение: она или не она? С чего это я буду интересоваться его любовными делами? И тем не менее: она или не она? А ведь я еще могу это узнать… И все-таки я как будто что-то забыл в Темрюке…

— Вы меня извините, нам придется повернуть обратно, — сказал я, заранее понимая, что наткнусь на отпор. — Я оставил на почте паспорт.

Краем глаза я видел, как он опять налился кровью.

— Вот как начался день, так и пойдет! — И он не перевел, а рванул скорость.

К счастью, у окошечка было только два человека.

— Совсем забыл, — сказал я, стараясь выдержать ее взгляд и наблюдая за ней. — Вам привет от Глеба Дмитриевича Степанова…

Однако ее глаза не вспыхнули, не засветились, не потемнели. Какими были, такими остались.

— Степанова? — недоуменно посмотрев на меня, задумалась она, снова поразив меня глубиной своего мягкого взгляда. — А кто это такой? — В ее голосе прозвучало совершенно искреннее удивление. Но вслед за этим она вспомнила или сделала вид, что вспомнила. — А-а-а-а… Этот вьюн по рыбным делам. Он еще просил меня передать какую-то посылочку. Вы о нем? — И, совершенно внезапно и непонятно отчего как-то пристально взглянув на меня, она вспыхнула и как будто вся сжалась, лицо стало темным и жестким. — Не нужны мне никакие приветы ни от Степанова, ни от кого другого. Так и передайте.

— Вы ведь живете в Тамани, правда? — спросил я.

— Да. Но какое это имеет значение? — с каменным лицом сказала она.

— Любопытно, — попытался усмехнуться я. — Никогда не был в Тамани.

— Вы напрасно беретесь за такие поручения, — холодно отрезала она, уже глядя на женщину, стоявшую за моей спиной. — Следующий, пожалуйста…

— И дайте, если можно, десять лотерейных билетов, — попросил я, решив еще секунду пробыть у окошечка, а заодно привезти Петьке Скворцову хоть такой сувенир из этого Темрюка.

Она, не глядя, положила передо мной билеты. Я расплатился и отошел в сторону.

Что же такого было в моих словах, что они вызвали подобный взрыв, а заодно и неприязнь ко мне? Кажется, я вмешался в то, что меня совсем не касалось. До чего же гневно и яростно посмотрела она на меня последний раз. Видно, здорово досадил ей чем-то этот Глеб. Но тогда о какой же любви она так жалела?.. Я еще раз взглянул на нее и вышел с еще большей загадкой, чем вошел.

— Ну все? Теперь ничего не забыли? — спросил шофер, отпуская сцепление.

Я повернулся к нему, положив руку на руль.

— Скажите, а мы не можем хотя бы минут на десять завернуть в Тамань? — почти попросил я его.

— Послушайте, — откинув мою руку и уже почти заикаясь, уставился он на меня. — Вы что?.. Вы зачем сели?

— Ладно, поедем в Краснодар, — махнул я рукой.

Он подергал рычагом, машину рвануло. Я закурил, утешаясь, что он хотя бы это не запрещал мне, и уставился на дорогу.

Теперь Темрюк расплывчатой полосой пронесся мимо. Кончились последние домики. Шоссе завернуло и скоренько покатило вниз, вниз, вниз. Впереди солнечно, весело зажелтели уже знакомые мне бесконечные поля. И потянулись и потянулись, кружась и как бы расступаясь. Я даже удивился, до чего же они все такие же, как я их видел, ничем не изменившиеся, чуть подернутые дымкой и дышащие сытостью. На мне лежал такой груз, точно прошли не то что дни, а как будто месяцы, столько всего было за это время. Косари, Ордынка, Кама, Прохор, Симохин, смерть Степанова, Бугровский, Мария Григорьевна и вот эта барышня с почты. Сколько же ей лет: двадцать шесть, двадцать восемь? Но какие глаза! Я вынул телеграмму. «Получены две путевки Болгарию первого сентября. Не опаздывай. Целую Оля». Теперь я вспомнил, что еще ранней весной действительно заказывал нам путевки в Варну и даже заплатил за них. Вот уж кстати. Самое время разлечься на Золотых Песках, отдышаться!..

На спидометре девяносто — сто. Мне нравилось, как он легко, почти незаметно вел машину. Да и все было подогнано, не бренчало, не стучало, хотя шла трехсотая тысяча.

— Скажите, а что она представляет собой, эта Тамань? — спросил я.

Он молчал, точно не слышал.

— Вы бывали в Тамани? — повторил я.

— Дыра, — ответил он. — Ночью ходить страшно.

— А почему страшно?

— Да непонятная она какая-то. Что там к чему — не разберешь.

Мы снова замолчали. Сто — сто десять. Я переложил лотерейные билеты в боковой карман. Да и мне ли действительно жаловаться на судьбу рядом с таким человеком, как командир полка майор Петька Скворцов, который, если уж говорить правду, вовсе не был ни майором, ни командиром полка и даже не был Петькой Скворцовым…

— А вы не из Ленинграда будете? — вдруг спросил шофер меня, на этот раз почти мирно.

— Да. А почему вы так решили? — заинтересовался я.

— А по разговору. Чисто говорите. Земляк вижу, значит. Ну, как там жизнь в Питере?

По мне медленно, но верно разливалась мрачная вялость. Может быть, так на меня подействовали глаза барышни с почты или это было что-то другое? У меня было чувство, что я не уезжаю, а на бешеной скорости смываюсь из этого Темрюка. Наверное, чересчур трудным был этот день. Я почему-то вспомнил акварели, висевшие у Симохина…

— Так вы тоже из Ленинграда? — спросил я. — А как же вы здесь оказались?

Потянулась белая многолюдная станица. Рядом колыхалась колонна куда-то направлявшихся комбайнов. Стояло хорошее лето.

— Да как? — вздохнул он. — Пришел после войны… Вы где до войны жили?

— До войны? На Кузнечном переулке. Знаете? Почти наискосок от рынка. Небольшой дом…

Мне вдруг стало жаль, что этот старинный особняк теперь замызган и заброшен. А в общем-то, милый был переулок, хотя и пыльный. Страна моего детства…

— Ну вот, а я на Петроградской, на Зверинской. Знаете?

— Это напротив зоопарка? Ну, как же, конечно, знаю. Ходил к слону.

— Ну да, — подтвердил он. — Дом девятнадцать. Деревянный был, двухэтажный. Вернулся после войны, а его на дрова разобрали. Нету. Пихнули в комнату в доме напротив. Во втором дворе, а этаж первый. Рядом прачечная. На стенах, понимаете, плесень, обои гниют. Образование до войны семь классов было. В техникум пойти?.. А на что жить? Знаете, в последние годы на фронте тушонка была, ну и прочее. Привык. Помыкался, помыкался… Туда-сюда…