Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3

«Шофер» — лучше уже хотя бы потому, что это откровенный репортаж. Но вот беда — отдельно эта вещь не живет, ее можно напечатать только в подборке с другими однородными очерками или заметками, как их назвать.

«Там, где цветут олеандры». Северцев рассуждает о Пронине, но читателю совершенно неясен Пронин, потому что он не видел его в действии, не слышал его слов, возмутивших Северцева, и вообще натура его совсем не раскрыта — почему он пьет, почему к женщинам цинично относится, — может быть, в жизни у него были какие-то для этого основания. Да и в чем его цинизм-то проявляется? Ведь не сказано об этом. Тут Вы не по-горьковски относитесь к порокам людей, Вас совершенно не интересуют причины. Простите, но в этом рассказе что-то отдает чистоплюйством, брезгливостью к прыщику на носу ближнего. И пьянство как-то по-гладковски осуждаете. Что сделало Пронина таким?.. Но трудно говорить о Пронине, потому что я не знаю, каков он, я, повторяю, не вижу его как живого человека, он был нужен Вам только как повод для авторских рассуждений. Нет в рассказе и конца.

«Она не искала славы». Тут Вы кой-чего накрутили по сюжету. Не веришь, когда восьмидесятилетний старик говорит, что надо убить его сына. А зачем обязательно этого предателя делать сыном старика? Что это прибавляет к рассказу? Пусть они будут просто односельчане. Вряд ли этот лесник пришел бы один в лес, без немцев, без полицаев, искать целую группу парашютистов. Очень легко приземляются парашютистки, не растерялись, не искали друг друга, обычно вот тут-то и приходилось им трудно, с самого начала. Много неверного. Зачем Леле понадобилось выскакивать на дорогу перед грузовиком? Она с успехом могла бить по кабине и из засады. И ведь грузовик ее задавил, читайте: «Леля вдруг встала перед ним на дороге так близко, что грузовик не успел бы затормозить , даже если бы они не хотели сбить ее машиной. Она ударила в упор по стеклу из автомата и отскочила», и т. д. Как же она успела отскочить? Грузовик мгновенно остановился после ее выстрелов? Нет, даже с убитым шофером он еще проехал бы какое-то расстояние вперед, прежде чем свернуть в обрыв. Хотя Вы и предупреждаете, что кто будет придираться к деталям, тот человек с параграфом, но я все же придираюсь, это — важные детали. И Вам непростительны такие промахи. Ведь в других рассказах у Вас — прекрасное видение того, о чем пишете.

Очень жаль, что из этого рассказа выпала хорошая сцена разговора девушек на подмосковной даче. В предисловии у Вас о подвигах не ради славы написано гораздо лучше, чем в самом рассказе.

«Зимнее серебро». Самый большой рассказ, и наиболее всех, пожалуй, рассказ — по каким-то внутренним ходам, настроению. Но очень уж много в нем нагромождено всего. И жена Аксенова, и космос, и Лида, и этот сукин сын Фомин, и борьба за жизнь, за деятельность на земле, и полемика с ханжами, ратующими за целостность семьи во что бы то ни стало, и масса философии и газетной политики. Несколько рассказов в рассказе. Расплывчато, бесформенно и очень уязвимо в части космической философии. При всей многословности, несоразмерной затянутости отдельных частей рассказа — много недоговоров именно в таких местах, где автору обязательно нужно сказать что-то, очень немного сказать, но это как раз необходимо, — например, почему жена Аксенова только тогда призналась мужу в любви к другому человеку, когда ее арестовали? Ведь тут какая-то интересная извилинка человеческой души. И опять в этом рассказе общая беда всех Ваших неудавшихся вещей — сплошь авторские рассуждения и пересказы, отсутствует показ людей в действии, в сценах. Лишь где-то с половины рассказа, когда Вы вошли как следует в больничную жизнь, появляется сценичность. Вы, полагаю, понимаете, о какой сценичности я толкую — не о той, что бывает только в пьесах, но о той, которая необходима и в прозе.

И при всех недостатках что-то выгодно отличает этот рассказ от некоторых других, наиболее приближает его к рассказу. Видимо, настроение и что-то такое, что Вам удалось сказать, не вынося из подтекста в прямой текст. И люди здесь лучше обрисованы: Фомин, старик, Лида, врач.

Но это все — с художественной стороны. А вот идея рассказа мне не совсем нравится. Настроение-то в рассказе есть, но — какое? Очень унылое. Умирает обиженный жизнью, обозленный на людей человек. Да, да! И тут уж Вы никаким канатом не притянете этот рассказ к героической теме. Просто описана смерть одного человека, у которого очень неудачно сложилась личная жизнь (кстати, вначале на протяжении многих страниц похоже, будто он попал в больницу с сифилисом, заразившись от жены). Мрачный рассказ. Хотелось Вам, очевидно, чтобы в этом рассказе про смерть побеждала жизнь. Нет, в таком виде, как написано, жизнь не побеждает. Чтобы этого добиться, надо Вам много и крепко поработать над этой вещью. В частности — письмо в редакцию не звучит с такой силой, как Вам хотелось бы. Бледно написано.

«О чем думают даже перед смертью — то, что бывает в нашей жизни». Куце. Опять же — репортаж, не больше. Но сколько у Вас смертей! Это уже получается репортаж из покойницкой. И опять — «несоразмерные размеры». Только что был рассказ о смерти почти на 400 страниц и рядом — на четыре странички. Там страшно развезено, тут — конспект.

«Это был разговор о любви». Построено на редчайшем случае. А может быть, ему на операционном столе только показалось, что это была Аня? А была другая? И он ее полюбил с того дня? Не совсем понятно. В конце опять испытанным своим приемом отделываетесь от читателя:

«— Ну, а как вы сейчас живете, хорошо?

— Теперь уже дети у нас. Двое. Один уже в школу ходит. А младшему вот коня везу.

— Эх, — сказал сосед с книгой, — хорошо, когда есть семья».

Вот и весь разговор о любви? О счастье в любви? «Коня везу младшему». Ох, как этого мало! Помните, как Л. Толстой говорил кому-то однажды: вот у нас, когда пишут о любви, завершают обязательно браком, и на этом книга кончается. А надо бы с этого начинать — как влюбленные поженились и как они затем стали жить. Начинать роман со свадьбы, а не кончать ею!

«Погасить цистерну» — для репортажной подборки о незаметных героях, в ряд с лучшими рассказами в Вашей книге, конечно, стать не может.

«У костра» — что-то очень расплывчатое и по мыслям, и по форме. Не понял, для чего это написано.

«Наши мирные дни». Пацифизма в этом рассказе не вижу. А вообще неплохо было бы, если бы как-то глубже и ярче раскрыть боевое прошлое этих мирных людей (и не только секретаря райкома) и показать их и сейчас готовыми в любую минуту надеть опять свои военные мундиры.

Ну, теперь о лучших рассказах.

«Всегда в полете». Когда перечитал этот рассказ, то вижу, что там и править-то почти нечего. Кое-где, может быть, строчку-две вычеркнуть. Хорошо написано, по-настоящему. И о людях сказано немного, но видишь их, и поступки их логичны, и слова выбраны точные, верные. Это, конечно, лучшая вещь в сборнике.