Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3

27/I 1968

Дорогой Михаил Макарович!

В трудное положение поставил ты меня своей повестью [21] Речь идет о повести «Затмение». . Но сначала — о самой повести.

Не могу сказать, чтобы она мне очень понравилась. Она сыровата, производит впечатление вещи, над которой ты мало посидел. Это сказывается и в языке, и в композиции, ее сбивчивости, и в растянутости отдельных глав, и в недописанности некоторых характеров. Однако при всем этом повесть свидетельствует, что ты можешь иметь успех, и немалый, на пути перехода от детской и юношеской тематики к тематике «взрослой». Мне даже кажется, что тебе давно пора уже по-настоящему браться за новые темы — новые для тебя в смысле ориентации на взрослого читателя. И второе, о чем говорит повесть: деревенская тема — твоя тема, ты, оказывается, достаточно хорошо знаешь деревню, чтобы хорошо писать о ней. В общем, повесть, при условии, что ты еще крепко над ней попотеешь, потрудишься так, как если бы это был лишь первый черновик, может стать хорошей, вполне пригодной для напечатания, может стать твоей творческой удачей. Но повторяю: нужно над ней не только посидеть, но и поседеть. В таком же виде, как сейчас, она ниже твоих возможностей.

Теперь — в чем же трудность моего положения. А в том, что я не могу о ней писать в «Н[овый] м[ир]», ни Твардовскому, ни Дорошу, не могу делать свои замечания и спрашивать о решении редакции, в общем, не могу даже дать им понять, что я знаю о написании тобою этой повести и что она находится сейчас у нас. Почему? Вряд ли нужно тебе это объяснять. Да потому, что я вижу твои карты. Догадываюсь, чувствую, знаю, что на этот сюжет, на Бамбизова с его выстрелом тебя толкнуло то, что произошло со мною. И хотя Бамбизов не списан с меня (я даже не говорю — не списан в точности, так как он вообще с меня не списан), но аналогии все же достаточно ощутимы. Да и сам сюжет — даже если б не было ни малейшей схожести со мною во всем прочем — не позволяет мне подавать свой голос за или против твоей повести, выключает меня из внутриредакционного обсуждения этой вещи. Боюсь, что сюжет, именно сюжет (сюжет не как таковой, а в силу его совпадения с житейским «сюжетом» одного из членов редколлегии журнала) смутит и других наших товарищей, и самого [22] Перебеливая это письмо, В. В. Овечкин успел переписать его только до этих слов. Далее текст печатается по черновику. В. В. Овечкин скончался 28 января 1968 г. Твардовского, и тебе, возможно, будет даже прямо указано на это. Если рукопись отклонят, то, пожалуй, именно из-за этого совпадения.

Полагаю, что ты согласишься со мною насчет моей позиции и не станешь настаивать, чтобы я писал Твардовскому о твоей повести. Но это, конечно, не означает, что меня не интересует ее судьба. Все, что тебе будут о ней говорить, Твардовский ли, Дорош или другой ли (или даже, может быть, ее прорецензируют), все это ты сообщи мне. Если будут рецензии, не поленись перепечатать и пришли мне копии. Рукопись я пока оставляю у себя. Ладно? Не нужен тебе сейчас этот экземпляр?

Ну вот о повести все пока.

Прошу прощения, что долго не писал — и накануне Нового года и после, весь этот месяц, тяжело болел. Все то же — сердце. И сейчас на строфантине, и стало быть — на полулежачем режиме. Смог позволить себе лишь поездку к Хвану с Узилевским в прошлое воскресенье, да и то расплачивался за эту поездку три дня тяжелыми приступами. И ведь ни грамма не выпил, только и было всего волнений, что — горячие разговоры и споры. Какой я к черту стал писатель, Михаил Макарыч! Малейшее душевное волнение — и вот уже припадок. А разве можно писать, не волнуясь? Эх!..

Елка прошла без снега и морозов, лишь позавчера выпал первый снег, да и то всего лишь один день продержался. Все обещает у нас нынче очень раннюю весну.

До сих пор жалею, что ты мало побыл со мною, когда приезжал, черт бы побрал этого румына и всю твою возню с ним. Заскочил ко мне на одну минуту — как будто мы с тобою по-прежнему живем в одном городе и в любой час можем созвониться и прийти друг к другу, посидеть, поговорить. Вот уехал ты, а когда нам теперь еще доведется встретиться? Планы мои насчет переезда в Россию — бесплодные мечтания. Причина их неосуществимости — полное и прочное безденежье…

Обнимаю тебя.

Все материалы сборника печатаются в хронологическом порядке, за исключением этого письма.

Доклад В. Овечкина на совещании литераторов — авторов произведений о колхозной действительности в конце октября 1955 г. Печатается с сокращениями.

Через несколько лет был выпущен на экраны. — Прим. сост.

См. «Близкое и ясное». «Литературная газета», 26 августа 1961 г.

Писатель Лю Биньянь, друг Советского Союза, был одной из первых жертв расправы Мао Цзэдуна над творческой интеллигенцией. Во время политической кампании, так называемой борьбы с «правыми», послужившей в какой-то мере прологом к пресловутой «культурной революции», талантливый писатель был репрессирован. В 1978 г. вернулся к литературной деятельности.

Ростовский писатель.

«Соленая падь».

Публикуемые в этом разделе заметки извлечены из записных книжек, а также из рабочих рукописей и черновых набросков В. Овечкина, представляющих заготовки к различным его произведениям. Большая часть записей автором не датирована, поэтому время, к которому они относятся, указано приблизительно — в пределах того или иного периода жизни писателя.

Саулит — руководитель коммуны в Сальских степях, созданной в конце 20-х годов переселенцами из США. Эвакуируя хозяйство, не успел уйти и был казнен гитлеровцами.

В. Овечкина раздражала нарочито усложненная форма многих писателей 20-х годов: «Если это литература, никогда не научусь так писать».

Об актрисе.

Роман Ф. Панферова.

О траве в Исландии. Следующая запись также связана с поездкой в Исландию.

«Преступление» — незаконченный рассказ В. Овечкина 1938 г. Сюжет основан на фактическом материале. В 1933 г. арестованный за хищение колхозных средств председатель колхоза организовал подавление бунта перевозимых вместе с ним участников подготовки антисоветского мятежа. Один из вариантов рассказа опубликован в № 5 журнала «Дон» за 1988 г.

Панченко — красный партизан времен гражданской войны. Жил в лесу у станицы Темиргоевской, был кормилец многодетной семьи. Осенью 1932 г. продотрядовцы выгребли у него весь хлеб, обрекая семью на голодную смерть. В. Овечкин, тогда секретарь станичного парткома, рискуя собой, распорядился вернуть ему хлеб. В благодарность за это Панченко переборол страх перед ночевавшей иногда у него бандой, терроризировавшей Темиргоевскую и окрестные станицы, принял участие в организации засады и аресте банды.