Анатолий Димаров - Его семья

— Никого он не ищет, — перебивает ее Руденко.

— Почему вы не поговорите с ним, чтобы он бросил пить, бросил за чужими юбками бегать? — переходит в наступление Нина. — Заявления моего ожидали?

— Я говорил с ним…

— Плохо говорили! Он еще хуже стал.

— Видишь ли, Нина, я не раз уже думал о вашей жизни, — сказал Руденко, будто не слыша ее последнего упрека. — И мне хотелось бы понять, почему она у вас сложилась так плохо. Возможно, у вас было бы по-другому, если бы ты где-либо работала…

«Если б работала!» Разве не пыталась она несколько лет назад устроиться на вечерние курсы подготовки учителей! И даже устроилась, посещала их около недели, и ей понравилось там. А потом Яков заявил, что он не для того женился, чтобы самому возиться около плиты или убирать в комнате. Он так настаивал на том, чтобы Нина оставила курсы, что она, обиженная, бросила учебу.

Она хотела рассказать об этом Руденко, но сразу же передумала: все они одинаковы. Сердито молчала, глядя в окно застывшим взглядом.

— Ну, ладно, — немного подождав, произнес Руденко. — Рассмотрим твое заявление.

Нина ушла недовольная, хоть Руденко и взял заявление, пообещав рассмотреть его на партийном собрании. Потому ли, что ее не удовлетворил разговор с Николаем Степановичем, или потому, что подсознательное чувство говорило ей, что ее поступок еще больше отдалит мужа от нее, на душе у нее было тяжело, и ее уже не радовала мысль о предстоящем наказании Якову.

Но потом она опять вспомнила, как Яков приходил домой пьяным, как ссорился с ней, как запирался от нее в своем кабинете, и ей снова стало жаль себя, и неприязненное чувство к мужу с прежней силой вспыхнуло в ней.

Рабочий день начинался ровно в двенадцать, но большинство сотрудников редакции обычно приходило значительно раньше, чтобы, воспользовавшись отсутствием посетителей и относительной тишиной, готовить материалы для следующего номера.

Этого правила придерживался и Горбатюк.

Сегодня он ничего не собирался писать (да и не смог бы после бессонной ночи), однако в десять часов утра уже подымался по широким ступеням на второй этаж. Пожилая женщина-швейцар, которую все называли просто Васильевна, встретила его обычным: «Здравствуйте, Яков Петрович, как спалось?», произнося это приветствие тоном человека, много лет прослужившего в одном учреждении и поэтому имевшего определенные привилегии по сравнению с другими, более молодыми работниками.

Каждое утро слышал Яков эти слова и привык к ним. Но сегодня ему почему-то показалось, что Васильевна произнесла их совершенно иным, особенным тоном. «И она уже знает!» — подумал, хмурясь, Горбатюк и нехотя поздоровался.

Васильевна удивленно посмотрела ему вслед и покачала головой.

Горбатюк шагал по кабинету, поглядывая на стол, где лежала гора невычитанных статей. Он радовался тому, что сегодня у него много работы, которая поможет хоть на некоторое время забыть обо всем, и в то же время работать не хотелось: слишком свежи были воспоминания о вчерашней ссоре, об утренней встрече с женой. Обычно же у него сразу появлялось рабочее настроение, едва только Яков садился за свой стол.

— Петр Васильевич пришел? — спросил Горбатюк у секретарши, которая зашла к нему в кабинет со свежими газетами в руках.

— Еще не прибыли, — ответила та весело.

«Чему она радуется?» — мрачно подумал Горбатюк. Посмотрел на секретаршу, подшивавшую газеты, на ее собранную, стройную фигуру, которую еще больше подчеркивала черная, тщательно выглаженная юбка, и встретился с ее улыбающимися глазами. «Интересно, ссорится ли она с мужем?» — невольно подумал он.

— Вам что-нибудь нужно, Яков Петрович? — заметила секретарша его внимательный взгляд.

— Нет… Ничего… Благодарю вас, Тоня, — сказал Горбатюк. — Хотя вот что… Когда придет Петр Васильевич, скажите мне.

Тоня кивнула головой и вышла, веселая и счастливая.

«Не ссорится», — решил Яков.

Редактор пришел через час и сразу же вызвал к себе Горбатюка.

Поздоровавшись, Петр Васильевич познакомил его с двумя колхозниками — мужчиной и женщиной, несколько неловко чувствовавшими себя в глубоких кожаных креслах, стоявших перед столом редактора. Мужчина, уже пожилой, в серой куртке из грубого сукна и в таких же брюках, внимательно посмотрел на Горбатюка, словно спрашивая, что он из себя представляет. Женщина, с приятным открытым лицом, кое-где уже изборожденным морщинами, была одета несколько лучше. Она смущенно улыбнулась Якову, осторожно протянула ему сложенную лодочкой ладонь.

— Яков Петрович, вам срочное задание, — обратился к Горбатюку редактор. — Необходимо острое публицистическое выступление. Это — Денис Мартынович Засядчук и Анна Васильевна Юхименко, колхозники артели имени 30-летия Октября. Там у них не все благополучно. В правление пролезли кулаки… Ну, об этом вам расскажут товарищи сами. Позвоните также в управление сельского хозяйства и поинтересуйтесь, почему они не реагируют на письма из этого колхоза… Вам, конечно, придется выехать туда.

Петр Васильевич откинулся на спинку кресла. Глубоко обиженный, Горбатюк смотрел мимо него. Ему казалось, что редактор должен понимать, в каком он сейчас состоянии, и не давать ему такого срочного задания. И хоть ему было совершенно ясно, что Петр Васильевич не мог знать ни о вчерашнем случае, ни о его переживаниях, недовольство собственной жизнью и то угнетенное настроение, которое не покидало его, заставляли болезненно воспринимать слова и поступки окружающих.

— Подождите, Яков Петрович, — остановил редактор Горбатюка, когда тот уже выходил из кабинета, пропуская впереди себя колхозников. — Как с материалом о Стропольском районе?

— У меня его еще нет.

— А с Левчуком придется серьезно поговорить, — сказал Петр Васильевич, имея в виду заведующего сельскохозяйственным отделом. — Скажите там, пожалуйста, чтоб его позвали ко мне.

Дело было сложное и запутанное. И чем больше углублялся в него Горбатюк, тем меньше тревожили его личные неприятности.

Он видел, что, прежде чем написать критическую корреспонденцию, придется проделать кропотливую и значительно более трудную, чем сам процесс написания статьи, работу, которую в газете называют расследованием и которая требует от того, кто берется за нее, немалой выдержки и настойчивости.

Говорил по большей части Засядчук, а женщина сидела молча и все прятала натруженные руки под серый платок.

Она внимательно смотрела то на Горбатюка, то на своего односельчанина, и подвижное ее лицо то хмурилось, то озарялось скупой улыбкой. Порой и она вставляла несколько слов в рассказ Засядчука, удивляя Якова меткостью своих замечаний. «Толковая женщина», — думал Горбатюк, не забывая записывать в блокнот все интересовавшее его.