Николай Серов - Комбат

Шестеро разведчиков отошли к выходу и молча замерли у дверей.

Поля прибежала простоволосая, запыхавшаяся, румяная от бега.

— Скажи, Поля, положа руку на сердце, — спросил комбат, — если до утра ничего не сделать, многие ребята… — он не мог выговорить это слово — «умрут», но она и так поняла его.

— Да, многие.

— Ты знаешь, кому такая помощь в первую очередь необходима?

— Да что вы?.. Да они у меня вот где… — она прижала к груди руки, лицо ее задрожало, и слезы побежали из глаз. Слезы душили ее сильней и сильней — она уткнулась в стол и заревела.

Все смотрели теперь на комбата. Только Поля, хоть и тише, но все всхлипывала и всхлипывала. И Тарасов решился.

Большинство раненых было без сознания. Остальным пришлось сказать, что есть полная договоренность. Иначе бы не согласились. Что же было делать?.. Их укрыли, чем только могли, и сани тронулись. Для того, чтобы в случае опасности прийти на выручку, подняли третью роту. С танкистами условились — при опасности раненым дать выстрел из орудия. Когда подошли к месту, откуда полковник обращался к своим последний раз, остановились, и, как было договорено, полковник прокричал, что все условия соблюдены. С финской стороны вновь не раздалось ни звука.

Танк пошел лощиной в темноту, в жуткую неизвестность. Звук его мотора делался тише и тише… Все в любую минуту готовы были кинуться на выручку, напряженно слушали и ждали, что будет. Звук мотора стал стихать, а тревожного выстрела не было. Наконец все стихло, и стало понятно, что, если и попросят помощи, не успеть, а Тарасов все не уходил.

— Пошли, Коля, — шепнул комиссар.

— Да-да, пошли…

Назад комбат торопился что было сил. Капитан танкистов обещал обеспечить связь с ушедшим танком по рации, пока позволит расстояние, и Тарасову надо было скорее знать, что говорят танкисты. Подлетев на лыжах к танку, из люка которого пробивался скупенький свет, он поднялся на броню и спросил:

— Ну, что там?

— Передали, что несколько раз приближались лыжники, заглядывали в сани и уходили.

— Может, пронесет, а?

— Похоже на то.

— Как бы к вам забраться, а? Может, и мне местечко выкроится?

— Вот что, комбат, иди-ка отдохни.

Тревожным был его сон.

То он видел Терещенко, и тот улыбался ему и протягивал руку, то он снова шел в бой. Он стонал, ворочался и скоро проснулся.

Печурка жарко топилась, и Миша тер лицо снегом из стоявшего рядом ведра.

— Ложись-ка поспи… — участливо сказал Тарасов.

— Нет уж, — возразил Миша. — Мне велено, чтобы вы отдохнули как следует. А у вас не сон, а не поймешь, что и было. Все ворочались, стонали, все маялись.

— Кто же это велел тебе, чтобы я выспался?

— А ребята, — серьезно сказал Миша.

Забота бойцов растрогала Тарасова, но Миша не заметил этого.

— А вы не тревожьтесь. Все в порядке. Раненые едут спокойно, и у нас все как надо. Дополнительные посты в сопках выставили. По часу дежурят.

— А может, по очереди будем спать? — предложил Тарасов.

— Нет уж. Меня не для того отпустили. Спите, а я снежком ототрусь, ничего, в тепле…

И Тарасов уснул.

Проснувшись, с удовольствием умылся водой с мокрым снегом и занялся делами. Комиссар и начальник штаба спали, и он не хотел мешать их короткому сну — ходил на цыпочках. А когда оделся, шепотом наказал ординарцам, где его искать, и тихонько вышел.

Сходил во все роты и выслал вперед в засады по трое бойцов, объяснив каждой группе, что их задача при продвижении противника — внезапно открывать огонь, чтобы заставить фашистов остановиться, придержать их. Это. было нужно, чтобы выиграть время для укрепления обороны на новом месте.

Его спокойная распорядительность бодрила людей, и все они, отдохнувшие за ночь, исполняли приказания споро, без суетни. Их было сначала около тысячи. Теперь осталось в строю двести пятьдесят. Но это был все тот же по духу боевой батальон. Роты заняли новый рубеж и стали укрепляться. Врывались в землю, где было можно, делали укрытия из бревен и валунов, оборудовали огневые точки и позиции для орудий, маскировались.

Погода установилась на диво! Убранная метелью земля была повсюду нежно-белой, точно и не корежило ее взрывами. Воздух чист, снег громко повизгивал под ногами. Когда Тарасов впервые попал сюда, мрачность природы прямо-таки давила его. Черная вода в озерах, в речках, в болотах, осклизлые от воды валуны, низкое нависшее небо, мрачные гранитные лбы на сопках и лес — хвойный, мокрый, угрюмый на темном фоне сопок. Редкие березы были черны стволами, корявы. Сейчас темно-розовая у земли заря протянулась чуть ли не во все небо, испестренная точно налитыми кровью облаками. Бледнея и бледнея к вышине, она вроде и не кончалась вовсе, а только на самой вершине неба стиралась до еле-еле приметной розоватости, а потом опять незаметно густела и на востоке была малиново-сочной. Такого полыхания зари, да еще зимой, Тарасов не видывал нигде.

«Экая же благодать!» — подумал Тарасов, наслаждаясь этим покоем. Но вдруг неожиданная, никогда прежде не приходившая ему мысль поразила его: «Неужели я сейчас вот, может, умру, а это все останется!» Это было непостижимо, но он знал, что это могло быть, и ему стало жутко.

На сопках стучали топоры, визжали по мерзлому дереву пилы, слышались удары ломов о мерзлую землю. Двое бойцов, несших бревно, остановились рядом, и один спросил:

— Правда, что наши на выручку идут, товарищ старший лейтенант?

Он удивился тому, как толковали уже известие о том, что наши стоят твердо, но, понимая, что это укрепляло веру людей, зная, что эта вера поможет им перенести все, сказал:

— Правда, ребята.

И снова удивился он, как удивлялся не раз, преображению людей из бойцов в работников. И как всякий раз в таких вот случаях, он чувствовал и видел: люди, работая, отдыхали от войны.

Кругом царил другой, невоенный порядок. Командовали не командиры, а признанные всеми в деле артельщики.

— Давай подавай! Подавай, говорю! — прикрикивал пожилой боец на ставших подручными отделенного и взводного, и те, отмахивая и на морозе пот с лица, подкатывали здоровенное сырое бревно из только что сваленной сосны к срубу у обрыва сопки, на котором с топором сидел пожилой боец, уперев ногу в только что перекрытую амбразуру строящегося дота.

На другой стене сидел еще боец с топором и рубил чашу в комле дерева для нового венца. Тарасов оглядел выбранное для дота место — обстрел был хороший. Пошел дальше.

У подножья сопки выравнивали площадку для орудия. Тут было так жарко, что некоторые бойцы работали ломами в одних гимнастерках. Работы было много. Площадка строилась сбоку сопки, чтобы можно было бить прямой наводкой. Но ставить тут орудие — значило заранее выдать его врагу — с сопки, которую должны были занять фашисты, позиция была видна. Поэтому от орудия за сопку расчищали дорогу, чтобы спрятать пушку там, а как потребуется, тотчас выкатить ее на позицию. Глядя, что делается тут, Тарасов понял это и тоже про себя сказал: