Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]

Пройдя вперед мимо развалин кирпичной церкви, занимавшей вершину холма, и вдоль ограды, поросшей густыми кустами сирени, Олег приблизился к краю обрыва, с которого бросился вниз человек, теперь невидимый под своим аппаратом, похожим на медленно ползущего в гору громадного мотылька. На обрыве стояли два парня и внимательно смотрели вниз, а недалеко от Олега ходила по кругу, то и дело резко поворачивая назад и следуя в обратную сторону, невысокая, стройная женщина в брюках, в нейлоновой сиреневой куртке. Когда Олег поравнялся с нею, она остановилась и странным, пристальным взглядом уставилась на него — и не то улыбнулась, не то скривила лицо в гримасе страдания. У нее были короткие, туго завитые волосы, темные сросшиеся брови, глаза как угли, чистые белки глаз и очень белые зубы, сверкавшие в полураскрытом рту. И все так же — не то смеясь, не то собираясь заплакать — непонятно глядя на Клевцова, она спросила:

— Это разве мой сын?

— Так, значит, он ваш сын? — вопросом отвечал на вопрос Олег, сразу догадываясь, о ком идет речь…

— Нет, это не мой сын, это какой-то летающий человек, — убежденно произнесла она и вдруг рассмеялась: громко, белозубо, заразительно. — Он, понимаете, летать захотел, как птица, а я тут бегай и с ума сходи. Ведь не разрешает подходить к себе, когда он занят своим делом, вот как. Пожалуй, если подойду, так по шее заработаю, не посмотрит, что мать родная передним. Как вам это нравится?

— А вы не подходите, — смеясь, отвечал Олег, — если он у вас такой горячий!

— Уж такой он сумасшедший, — подтвердила женщина. — Мать за курицу считает, мать для него не указ.

— Ас отцом как? — полюбопытствовал Олег Клевцов.

— Отца у нас нет, — ответила женщина. — Сынок у меня получился без отца. Слышали, наверное, что бывает такое? — И снова рассмеялась, ярко брызнув белизною крупных зубов. — Он у меня один-единственный на всем белом свете — и вдруг ему летать, видишь ли, захотелось. Как вы думаете, не улетит от меня совсем?

— Я думаю, он очень хороший мальчик, — отвечал с улыбкою Олег. — С ним ничего не должно случиться. Авот вы, мамаша, вы сами не совсем нормальная. Ведь вы, признайтесь, ничуть не боитесь, что сын у вас летает. Наоборот — вы, как я понимаю, с ума сходите от радости.

— Послушайте, как вы угадали? — с простодушным удивлением спрашивала женщина, разводя руки и пожимая плечами.

— Так ведь нетрудно догадаться, глядя на вас, — весело отвечал он.

— Нет, я боюсь, конечно, и очень боюсь, — говорила она. — Но вы подумайте только: мой мальчик, из-за которого пришлось в жизни мне хлебнуть-таки немало, вдруг захотел быть среди летающих людей! Вы понимаете это? Не на мотоциклах гонять, не на танцы с девочками ходить, а летать! Сам где-то достал чертежи, трубки эти… винты и всю зиму возился, мастерил, в доме ступить было негде… И вот пожалуйста — полетел! Разве мне когда-нибудь могло прийти в голову, что я увижу такое?

— А тяжело, наверное, тащить все это в гору, — сказал Олег Клевцов, увидев, как из-за края обрыва появился парень с дельтапланом на плечах.

— Семнадцать килограммов весит, — отвечала женщина, уже неотрывно глядя на сына.

Олег Клевцов подошел к площадке, с которой вновь готовился стартовать летающий парень; двое других, видимо сторонние наблюдатели, топтались сзади него, Олег остановился рядом с ними. Тот, кто собирался броситься с горы в полет, неподвижно застыл на месте, приподняв за подвесную раму аппарат; лицо у молодого человека было отрешенным, он внимательно смотрел вперед, промеряя взглядом воздушный провал, начинающийся за краем обрыва. И, не замечая никого, он стоял, ожидая, видимо; встречного ветра. Насупленные брови, сжатые губы и суровый взгляд планериста не вязались с нежной отроческой свежестью лица, с его миловидностью. Очень напоминало Олегу это лицо юноши, готовящегося к полету, лицо другого мальчика, тоже нежное и трепетное, но обращенное к миру с требовательным вопросом в глазах. А у этогоне было такого вопроса — он сам себе уже ответил на него.

Он выпрямился, подался вперед, пробежал несколько шагов, высоко подняв над собою трепещущие крылья, ринулся в голубоватую пустоту — и полетел.

Напрасно будет искать читатель Сарымский край на географической карте. Страна эта вымышлена.

1

Понадобилось Турину немало пережить, чтобы прийти к своему решению, много ступенек невозвратных лет вело, оказывается, вниз, по крутой лестнице, а он-то и не понял, что вниз, что куда-то во мглу и холод взаимного отчуждения, где существовать вместе уже было нельзя, не отказавшись окончательно от своего человеческого достоинства.

Год назад Елена не захотела быть в этой мгле и попыталась выкарабкаться одна наверх, к свету, но Гурин видел, что у жены, решившей отречься от него, чтобы самой спастись, ничего не получалось.

Уже и деньги у них были поврозь, и уже давно не тревожил ее Гурин ни расспросами, ни мнительностью своей, делала она все, что хотела, а ни у него, ни у нее не хватало духу подать в суд на развод. Да и смысла не было: комната слишком мала, делить нечего… И все яснее видел Гурин, что выход может быть только один: кто-то должен сойти с той дороги, по которой, они, мучаясь, шли пока вместе. Жалея жену и помня, что он мужчина, Гурин решил, что узел развязать должен он.

Окончательно собравшись и уже приобретя билет на самолет, Гурин перед отъездом решил поговорить с женой— все же они прожили вместе много лет, и у них был сын. Правда, вот уже пять месяцев мальчик находился у бабки, Гуриновой тещи, толстой торгашки, нещадно пахнущей прогорклой пудрой и приторными духами.

Турину хотелось расстаться с Еленой по-хорошему. Однако доброго разговора, как он хотел, не получилось. Сначала она отмалчивалась, презрительно фыркая и глядя в сторону, затем взяла с холодильника фольговую бумажку из-под шоколада, проткнула в ней дырочку и сквозь нее посмотрела на Турина, жмуря другой глаз.

— Отчаливай без лишних разговоров, — сказала она, не открывая зажмуренного глаза и сверля черной точкой зрачка через фольговую скважинку. — Будь здоров, пиши письма.

Она смяла фольгу, скатала серебряный шарик и кинула за холодильник.

— Лена, я вовсе не жду, — говорил Гурин, — что ты бросишься мне на шею. Но для чего эта скверная игра? Так бездарно играют, милая моя, где-нибудь в захолустном провинциальном театре.

— А ты у нас знаменитый столичный актер, да? — произнесла она с отталкивающей улыбкой. — И презираешь всякую мелкоту и шушеру.

— Я не знаменитый столичный актер, и никого я не презираю, — с досадой отвечал Гурин. — Но зачем так, зачем? Не пытайся разыграть сцену, всю фальшивую с начала и до конца. Мол, злодей муж бросает бедную жену, а она с наигранным весельем и с таким, знаешь ли, надрывом объясняется с ним напоследок… Фу! Как скверно, ну не надо, ради бога! Ты знаешь, что я ухожу только потому, что этого тебе больше всего хочется. А мне-то, собственно, все равно, уходить или оставаться, и это ты также знаешь.