Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]

Выехав во второй раз на охоту, Турин мог считать себя уже достаточно опытным. И когда, объехав кругом небольшую одинокую гору — скорее не гору, а огромную, торчащую из земли скалу с заостренной двойной верхушкой, — на отлогом и ровном подножии ее увидели они стаю куропаток, Гурин открыл дверцу со своей стороны и слегка выставил голову. Куропатки тут же слетели.

— Чего ты, дурак, суешься? — выругался рассерженный Тянигин.

Они поехали дальше: машина переваливалась с боку на бок по кочковатой речной пойме, приминала днищем небольшие бурые кусты. Переезжая через один из многих рукавов речки, машина забуксовала на льду, покрытом тонким слоем снега, ее повело в сторону, затем обратно, но быстрое вращение колес обеспечило какое-то движение вперед, и вскоре они вновь поехали по пустоши, переваливаясь с бугра на бугор. Искать пришлось долго, но вот впереди опять показались сидящие на снегу темные птицы. И когда, подъехав, Гурин вновь повторил свой маневр, Тянигин все понял и рассмеялся:

— Да ты же, черт, нарочно мешаешь, — добродушно произнес он. — Так бы и сказал, что не хочешь, чего было зря гоняться по кочкам.

— Да жалко их, Алексей, — виновато признался Гурин. — Они ведь совсем такие же глупые, как я.

— При чем тут ты и они? — вопросил Тянигин, доставая из кармана полушубка папиросы и спички.

— Тоже имеют большое любопытство к машинам, — отшутился Гурин.

— Ну ладно, поехали домой, раз у тебя нет желания охотиться… Артист несчастный.

— Нет, нет, Лешенька! Ты продолжай, — смутился Гурин. — Я больше не буду мешать. Извини. Просто, когда ты вставлял этот патрон в ружье, у тебя был такой поганый вид, что я разозлился. А теперь не буду… Так что продолжай.

— У меня что-то тоже нет настроения, — сказал Тя- нигин, смутившись в свою очередь. — Сейчас покурим и поедем.

Тянигину было немного обидно и неловко, что у него, оказывается, «поганый вид», когда заряжает ружье. Он живо представил эту картину, как бы глядя на себя со стороны, и почувствовал еще большую неловкость.

— Ладно, покажу тебе, где растет облепиха, — сказал он. — Ты не видал еще такого, наверное.

И вскоре они въехали в густые жемчужно-серые заросли, смыкавшиеся сводом над машиной, и Тянигин, вырулив на небольшое открытое место, поставил ее в голубоватой, узорчатой тени, падавшей на чистый снег. Они вышли из машины, каждый хлопнув дверцею со своей стороны, и очутились в тишине среди сплошного кораллового сияния, которым были охвачены высокие безлистые кусты вокруг. Мерзлые нежно-оранжевые ягоды тесно облепляли ветки, Гурин надломил одну, и на снег словно бусинки посыпались; он положил в рот гладкую холодную бусинку, пососал ее и раскусил, и ощутил душистый, приторный аромат, напоминавший запах перезрелой дыни.

— Целебная ягода, — сказал Тянигин. — Облепиховым маслом лечат, говорят, даже рак. Помажешь им любую болячку, сразу заживет. Только как его, это самое масло, выжимают? — И он тоже небрежно кинул в рот горсточку ягод и стал сосать и жевать с таким недоверием на лице, словно сильно сомневался, что из этих ничтожных ягод можно получить чудодейственное масло.

— Эх, старик, улетела наша молодость! — произнес Гурин, заложив за спину руки и оглядываясь вокруг. — Ускакали наши розовые кони, Лешенька. Сюда бы с девушкой прийти, да чтобы она была белая и румяная, с глупыми счастливыми глазами… представляешь себе?

И он, задрав голову и прищурившись, стал разглядывать тонкую раздвоенную ветку, похожую на крошечные оленьи рога, обвешанные золотистыми шариками. Омытые солнцем ягоды светились на фоне чистого и нежного неба. И пронзительной струей холода вошла в него грусть. И он, все еще вызывающе поводя головою, словно избалованный и капризный турист в музее, отошел на несколько шагов от Тянигина, стал под большую ветку и скосил глаза вверх: густой град коралловых- бусинок…

— А я приезжал сюда… С Пантерой, — произнес за его спиною Тянигин.

— Ну и как? — не оборачиваясь, спросил Гурин.

— Да объелась она мороженой облепихи, ангину схватила, — ответил Тянигин.

— Уах-ха-ха-ха! — подчеркнуто театрально засмеялся Гурин.

— Что, прозаично? — спросил Тянигин, сдвигая на затылок шапку и усмехаясь.

— Да нет, Лешенька, все очень мило, — миролюбиво отозвался Гурин. — Вполне по-домашнему.

Тянигин не стал далее распространяться на эту тему, но, потупившись, с улыбкой вспоминал, как он погнался за Аидой, настиг ее и стал целовать, и какие у нее были теплые губы, и запах облепихи исходил от них, и совершенно холодным был нос, и как он, разохотившись, просунул руку под ее пальто и там, в теплой путанице пушистого шарфа, кофты и блузки никак не мог добраться до атласного мягкого рая, и вместо этого вдруг нашарил здоровенный марокканский апельсин, который в спешке засунула туда лакомка Пантера, выходя из дома к машине, да так и позабыла о нем. Они съели этот апельсин, стоя под густым дождем облепихи — вот в такой же солнечный белый и голубой день, и он налепил ей на лоб апельсинную этикетку, черную ромбовидную этикетку с надписью «тагос» прилепил между ее густыми черными бровями…

— Ну ладно, поехали домой, — вздохнув, сказал Тянигин. — Чего тут стоять.

— Поехали, — согласился Гурин. — Слишком красиво, старина, ну ее к черту.

— Вот те на! И так тебе нехорошо, и этак.

— Нет, правда. К чему все это?

— Как к чему? Живи, радуйся.

— Живи, радуйся, — проворчал Гурин, — а потом, значит, помри. Сердце щемит, старик.

Они выбрались из зарослей облепихи, и, выехав на ровное место, Тянигин остановил машину и вдруг предложил:

— Ну-ка, садись за руль. Повезешь.

— Да как это? Я не умею, — испугался Гурин.

— Ничего, ничего, научишься. У тебя же любопытство к машинам, сам говорил.

— Да я переверну тебе машину!

— Ничего, не перевернешь!

И Тянигин несколько минут объяснял ему, как действовать, а потом приказал:

— Ну, пошел.

Гурин сделал, как ему было велено, и, к его удивлению, машина тронулась. Он вел ее, вытаращив круглые глаза, то и дело заглядывал себе под ноги, чтобы не перепутать тормоз с акселератором. Раззадорившись, он поддал газку и, покосившись на спидометр, с гордостью заметил, что стрелка приближается к отметке двадцать километров в час. Когда они вновь подъехали к седловине между высокой горой и соседней, пониже, поприземистей, Гурин попер в гору по довольно извилистой дороге и довел машину почти до самой вершины гребня, но тут что-то сделал не так, и мотор заглох.

— Ну что, иссяк? — спросил сочувственно Тянигин.

— Фу, как будто сам тащил, — ответил Гурин и, стянув шапку, принялся вытирать платком испарину на лбу.

— Что ты за современный мужик, не понимаю, не научился даже машину водить, — упрекнул его Тянигин.