Василий Шукшин - Том 3. Рассказы 70-х годов

– Ох, как же я буду метелить! Как я буду метелить!..

– Благодарю вас, – сказал очкарик мрачному. – Если бы у меня были очки, я бы схватился с этим орангутангом: я когда-то занимался боксом. Но без очков я плохо вижу.

Мрачный промолчал на это. А урка глубоко вздохнул и сказал негромко себе:

– Только бы дожить до светлых дней.

Сухонький между тем докурил свою сигарету, с кровати поднялся мрачный; тетя Нюра вынула из-под фартука сигарету и уважительно дала ему.

– Чего тут не поделили-то? – спросила она серьезного сильного человека, мрачного.

– Да так… с похмелья, – сказал тот.

– Ох, как же я буду метелить! – воскликнул опять урка, крутнулся под простыней и мучительно застонал. На него посмотрели, но никто ничего не сказал. Мрачный спокойно курил у окна, старался тоже пускать дым повыше.

– Любопытная вещь, – заговорил очкарик, – до определенного момента все отчетливо помню, дальше – полный провал: ничего не помню. Что за странный механизм памяти? По идее, я же ничего не должен помнить.

– Не-ет, – авторитетно заговорил электрик, – тут так: пока ты свою меру не взял, ты помнишь, дальше – взял меру, но в душе думаешь: мало, надо еще – все, пошел перебор. Дальше – рога в землю, и память автоматически отключается.

– Ни-че-го подобного, – тоже авторитетно и взволнованно возразил сухонький. – А как же бывает: домой пришел, а как пришел – не помнишь.

– Ну и что?

– Ну, по-твоему, я же не должен до дому дойти. А я дошел.

– Это значит, тебя развезло уже дома…

– Да где дома, где дома! – больше загорячился сухонький. – Я же утром-то вижу какой я пришел.

– Все зависит от нервной системы, – встрял в спор нервный. – У кого какая нервная система. Сколько ты можешь выпить? – спросил он электрика.

– Ну, это смотря как выпить. Я могу допустим…

– До сшибачки. Сколько потребуется, чтобы ты упал и не поднялся?

Электрик подумал:

– Бутылку белой и бутылку чернил.

– Смотря каких…

– Три семерки.

– Так. А я с двух стаканов под стол лезу – потому что нервы.

– А вот я… Слушай сюда! Вот я, – затараторил сухонький и постучал пальцем в тощую свою грудь, – несмотря, что у меня такая комплекция, засосу полторы бутылки белой и не лягу.

– Ты?

– Я.

– Карлик с оглоблей, – непонятно сказал мрачный. И сам себе посмеялся.

– Мы, бывает, соберемся на трех, – продолжал сухонький, – по пять рваных на рыло – это получается…

Тут скрежетнул ключ в двери – раз, другой… Мрачный бросил сигарету в окно и в два свободных прыжка очутился возле своей койки. И лег. Дверь открылась, вошел старшина, а за ним еще некто, молодой, длинный, стеснительный, с портфелем.

– Однако, курили? – остановился старшина.

– Откуда! – воскликнул сухонький. – Где мы возьмем-то?

Старшина подозрительно посмотрел на тетю Нюру… Тетя Нюра старательно мыла пол. Домыла последнюю половицу и вышла.

– Поговорите вот… с товарищем, – сказал старшина. – Да не врите: это для статистики надо, – и старшина ушел.

– Товарищи, – подчеркнуто миролюбиво заговорил длинный с портфелем, – я не корреспондент, не из газеты… Я – социолог. Что я вас спрошу и что вы ответите – это никуда не пойдет, никаких фельетонов никто писать не будет. Я объясню, в чем дело. Группа социологов, я в том числе, исследует… мы исследуем вопрос происхождения… ну, пьянства, грубо говоря. Так сказать, причины и следствия. Для этого – на один-единственный вопрос, который я вам задам, – надо ответить… надо сказать всю правду. Вопрос такой: как вы здесь оказались? Еще раз повторяю: ваши ответы дальше моего блокнота никуда не пойдут, в том смысле, что никак вам не повредят. Начнем? – ближе всех к нему оказался нервный. – Вот вы, например… Как вы здесь оказались? Расскажите, пожалуйста.

Вместо подробного рассказа о том, как он здесь оказался, нервный вдруг устремил на социолога внимательный и тоже не лишенный значительности, как у урки, взгляд.

– А попрошу документы, – сказал он сухо.

Никто не ждал такого оборота. Притихли.

– Зачем? – спросил социолог.

– Рассказывай ему… А кто вы такой?

– Да я же вам только что объяснил.

– Документы.

– Ну, слушайте… уж поверьте, если бы я не имел права спрашивать вас, наверно, меня бы сюда не пустили.

– Документы.

– Да нет у меня никаких документов, то есть, наверно, есть какие-то… нет, дома.

В комнате откровенно засмеялись такому наиву… Нервный, хоть опасливо, но тут же обнаглел.

– А голову, извиняюсь, вы не того… не это… Она не дома у вас?

– Ну, дела!

Социолог встал.

– Хорошо, – сказал он, – я попрошу начальника отделения, он объяснит вам… Не обманываю же я вас! Зачем мне это надо?

– Да, да, – согласился нервный, – зачем вам это надо? Вы наденьте форму и спрашивайте.

– Да нет, товарищи!.. Да действительно же я ученый! Ну, как вам?.. Хорошо, сейчас начальник скажет то же самое.

Социолог пошел к двери, постучал… Старшина открыл дверь и выпустил его.

– Понял?! – воскликнул нервный хвастливо. – Какую штуку удумали, а? Во, деятели…

– Да нет, друзья, – сказал очкарик, – это действительно ученый. Вы думаете, переодетый следователь? Нет.

Тут с койки рывком вскочил урка и мягко прошелся меж кроватей.

– Колонулся мальчик! – урка радостно засмеялся. – Ученый… Я бы не хотел с таким ученым за одной партой сидеть, умоляю. Наоборот, я бы хотел, чтобы он сидел под партой. Ну, Петя, ну, подрулил!..

– Да чушь это! – воскликнул очкарик. – Никакой он не следователь. Я знаю эти группы социологов…

– И его знаешь? – спросил нервный.

– Его не знаю, но знаю, чем они занимаются. Занимаются изучением серьезнейших вопросов…

– В вытрезвителях?

– И в вытрезвителях. А где же еще ему расскажут, почему человек напился, какие причины побудили…

– А если их нету, причин-то? – закипятился нервный. – Чего их искать, если их нету?

– Причины всегда есть. Просто они не всегда ясны нам самим…

– Ну, это уж тоже… лишь бы с портфелями бегать – ученых из себя изображать, – недовольно сказал мрачный. – Чего вот мне рассказать? Нечего. Напился, и все.

– Что же, без всякой причины? – поинтересовался очкарик.

– Без всякой причины.

– Но какая-то же должна быть причина…

– Да никакой причины. Взял две бутылки водки и выпил.

– И часто вы так?

– Раз в месяц напьюсь обязательно.

– Но почему? Тоска, что ли, какая?

– Никакой тоски, – убежденно сказал мрачный. – Напьюсь, и все.

Очкарик был в затруднении.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Я сам не понимаю, – искренне сказал мрачный. – Не хочу понимать.

– Ну, может, ты фронт вспомнил, боевых товарищей, – подсказал сухонький; все как-то обнаружили вдруг, что, казалось бы, пустой разговор имеет некий скрытый смысл.